пребывания в Белом доме.

По моим наблюдениям, одна из бед Картера заключалась также в том, что он не имел надежной опоры в собственной партии. Он не принадлежал до своего избрания к традиционной партийной элите и в конце своего президентства в значительной мере оставался аутсайдером в демократической партии в Вашингтоне, в частности среди демократов в конгрессе.

Недостаточно активно поддерживал Картера и крупный бизнес. В начале октября, как рассказывал мне известный промышленник Хаммер, Картер пригласил на завтрак крупных бизнесменов, в основном евреев. Озабоченный успехами Рейгана, президент призвал бизнесменов прежде всего изыскать дополнительные средства для оплаты его выступлений по телевидению и радио. Он особенно подчеркивал значение для него поддержки еврейской общины, в таких решающих для президентских выборов штатах, как Нью-Йорк, Калифорния, Флорида, Пенсильвания, и др. Картер жаловался, что еврейская община в США не ценит того, что он сделал для Израиля, способствовав достижению кэмп-дэвидского соглашения и продолжая оказывать огромную военную и экономическую помощь Израилю. В заключение Картер просил бизнесменов, включая Хаммера, повлиять на еврейскую общину в его пользу.

Явно в контексте этой просьбы Хаммер тогда поинтересовался, не смогла бы Москва пойти на расширение еврейской эмиграции из СССР, которая за последние несколько месяцев резко сократилась. Картер в случае победы „не забыл бы' такое развитие событий. Хаммер дал понять, что эти заверения он делал с ведома Картера. В Москве, конечно, никак не реагировали на это обращение.

Хаммер сказал, что Уолл-стрит стоит за Рейганом, оказывая ему большую финансовую поддержку, которая в несколько раз превышает возможности предвыборной кампании Картера. Поясняя, Хаммер сказал, что большой бизнес Америки очень надеется на то, что Рейган отменит значительную часть правительственного регулирования и контроля над частным бизнесом, ибо он давно выступает за возврат к „свободе частного предпринимательства'. Картера же они считают неустойчивым руководителем, чересчур подверженным эмоциям.

После президентских выборов у меня состоялась довольно неожиданная встреча с Никсоном. Он принял приглашение на наш прием в посольстве по случаю праздника 7 ноября. Он сказал, что решил специально приехать из Нью-Йорка в Вашингтон, чтобы поговорить со мной о Рейгане, поскольку репутация последнего в Москве, насколько он знает, весьма неважная. Попросил, чтобы сказанное им в доверительной форме было доведено до сведения Брежнева.

По словам Никсона, он очень хорошо и давно знает Рейгана как человека весьма консервативных и антикоммунистических взглядов. Верно, что — он сторонник „сильной Америки'. Но он вместе с тем достаточно разумный, а главное — прагматически мыслящий политический деятель.

Никсон выразил уверенность, что в конечном счете у советского руководства с Рейганом установятся отношения не хуже тех, которые были при нем. Правда, на это потребуется немалое время, возможно несколько лет, но важно, чтобы советское руководство не теряло из виду указанную выше перспективу и не вступало с ним раньше времени в ненужную полемику вокруг Кубы или какой-то другой проблемы, так как Рейгана может „заносить' в публичных выступлениях.

В целом надо признать, что Никсон довольно точно предсказал долгосрочную динамику развития наших отношений при новом президенте.

Экс-президент сказал, что через какое-то время после периода формирования кабинета Рейгана он хотел бы вновь встретиться со мной. Тогда он сможет, как надеется, дать некоторые практические советы по работе с администрацией Рейгана.

Чувствовалось, что Никсон заметно приободрился с приходом Рейгана к власти. Степень его реального влияния на Рейгана была пока недостаточно ясна, хотя Рейган публично несколько раз подтверждал, что он советуется с Никсоном по некоторым вопросам.

Когда после выборов я посетил госсекретаря Маски, то меня интересовал главным образом вопрос, не собирается ли Картер что либо предпринять — в оставшиеся два месяца до ухода из Белого дома — в пользу ратификации договора об ОСВ-2, о чем президент прежде иногда говорил. Маски откровенно ответил, что президент решил ничего не делать, так как после выборов „у него не осталось ни амбиции, ни амуниции', чтобы заставить сенат заняться этим вопросом. Положение с ратификацией, сказал он, зашло в полный тупик. Сенат нового состава не будет иметь необходимого числа голосов для ратификации, против которой к тому же выступает и новый президент Рейган.

По словам госсекретаря, Картер примирился с поражением и ожидает лишь конца своего президентства, предоставив госдепартаменту возможность работать „в силу инерции'.

В воскресенье, за два дня до выборов, в Белом доме вспыхнула было надежда на то, что Хомейни освободит заложников, только чтобы не допустить Рейгана к власти. Однако уже очень скоро стало ясно, что ответ иранского меджлиса не только не помог Картеру, но, наоборот, резко ухудшил его шансы, явившись своего рода факелом, брошенным в бочку с горючим: все накопившееся ранее недовольство его администрацией, вначале вроде приглушенное, вспыхнуло ярким пламенем в понедельник.

К концу понедельника, т. е. накануне самих выборов, президенту было твердо, сказано одним из его главных помощников, аппарат которого провел за воскресную ночь и понедельник срочный опрос общественного мнения, что он проиграл выборы.

Как рассказал мне позже Остин, президент компании „Кока-кола', близкий друг Картера, президент и его жена Розалин весьма болезненно восприняли результаты выборов (она принимала активное участие в избирательной кампании по всей стране).

Это была моя последняя беседа с госсекретарем Маски. С ним мне не пришлось много поработать, но в целом он оставил неплохое впечатление.

Победа Рейгана на выборах стала предметом активного обсуждения в советском руководстве. О возможном его курсе в отношении Советского Союза далеко не все еще было ясно в Москве. Конечно, антисоветизм и антикоммунизм Рейгана были хорошо известны. Но в Москве были склонны в определенной степени списать это на предвыборную кампанию. Во всяком случае Картер, вызывавший у нас в тот момент постоянное раздражение, выглядел не лучше. Надо было думать о первых шагах в новой ситуации. 17 ноября Громыко и Андропов направили в этой связи в Политбюро свою записку.

Авторы записки считали целесообразным через советское посольство в Вашингтоне предпринять шаги по установлению неофициальных связей с окружением Рейгана, имея в виду прежде всего изучение лиц, которые, возможно, займут ответственные посты в его администрации, и выявление их взглядов на внешние проблемы, особенно на отношения с СССР.

Эта записка была одобрена Политбюро, и мне, как послу, были даны соответствующие указания и поручения, которые и выполнялись до вступления в должность нового президента.

20 января 1981 года в Вашингтоне состоялась торжественная церемония вступления в должность нового президента США — Рональда Рейгана. Ему Картер передал эстафету разрушенной разрядки в советско-американских отношениях и нового этапа „холодной войны'.

На моих глазах внешнеполитический курс США претерпел в 70-е годы значительную эволюцию. От содействия разрядке международной напряженности, нормализации советско-американских отношений в начале десятилетия амплитуда американской политики к концу этого периода резко качнулась вправо. Я убежден, что это был период упущенных возможностей, особенно в годы президентства Картера. И тут нет смысла спорить о том, какая доля вины лежит на каждой из сторон.

И все же оставался нерешенным принципиальный вопрос: что же было на самом деле основополагающим в советско-американских отношениях: разрядка напряженности или конфронтация? Какие основные причины лежали в основе эволюции этих отношений?

На этих вопросах мне придется еще остановиться.