восемнадцать минут. Выходит, что жить Шлихту осталось совсем немного. Кто-то невидимый все точно рассчитал. Этот «кто-то» хорошо его знал и просчитал, как он будет вести себя в той или иной ситуации. И то, что он охотно подсадит мента в качестве прикрытия, тоже учел. Теперь стало ясно, что рядом сидел не мент, и жить Шлихту осталось, по его подсчетам, минут десять. Единственным спасением была скорость. Шлихт нажал педаль газа почти до упора. Стрелка спидометра приблизилась к ста пятидесяти. Убивать во дителя на такой скорости было равносильно самоубийству.
Шлихт скосил глаза на попутчика. Тот с недовольным видом смотрел на дорогу.
— Видимость плохая, сбросьте скорость,— посоветовал «майор»,— а то, как бы чего не случилось.
Правой рукой он расстегнул две верхних пуговицы плаща. Движение было уверенным и неторопливым. Он не сомневался в своем превосходстве. Перевес был явно на его стороне. Водитель, руки которого заняты баранкой, удобная мишень и практически беззащитен.
«Пусть случится то, что должно случиться»,— Подумал Шлихт и переключился с четвертой на третью передачу.
Рычаг переключения скоростей ушел вперед к «торпеде», освобождая место для замаха. Нажав кнопку фиксатора стилета, вмонтированного во внутренней полости рычага, и почувствовав, как невидимая пружина подала стилет вверх, Шлихт резко нажал педаль тормоза, одновременно выбросив руку со стилетом в сторону противника.
Удар пришелся точно под сердце. «Майор» захрипел, его тело несколько раз содрогнулось в предсмертных судорогах и безвольно уткнулось в «торпеду». Голова неестественно откинулась назад. Изо рта тоненькой струйкой стекала кровь. Съехав с дороги, выключив двигатель и габаритные огни, Шлихт вышел из машины, открыл дверцу и вытащил труп на обочину. Пощупав пульс, он убедился, что попутчик мертв. Удар был точный и сильный. Встретились два силовых вектора, движение тела при резком торможении вперед и встречный удар стилета.
Шлихт выдернул стилет из тела покойника. Крови почти не было. Лезвие было выполнено из трехгранного русского штыка времен Первой мировой войны, запрещенного международной конвенцией. Ранение таким оружием было смертельным. Он достал из багажника канистру с водой, вымыл лезвие стилета и, протерев его ветошью, вставил в трубчатую полость рычага. Оружие снова было готово к употреблению и ждало своего часа.
Расстегнув плащ, Шлихт поверхностно осмотрел труп. Как и предполагал, под левой рукой в оперативной кобуре был револьвер системы «наган» с глушителем. «Наган» не давал осечек и не оставлял гильз на месте применения, поэтому часто был в ходу у профессиональных убийц.
Дождь закончился. Начинало светать. Шлихт внимательно обследовал тело покойника. Кроме татуировки на запястье, на левом плече был наколот эсэсовский погон. Это означало, что человек, лежащий перед ним, был участником лагерного бунта.
Вдалеке на трассе мелькнули огоньки движущегося транспорта. Шлихт подхватил труп подмышки и потащил в посадку. Саперной лопаткой вырыл неглубокую могилу и, засыпав тело землей, замаскировал место захоронения травой и старыми листьями.
Вернувшись к машине, Шлихт смочил бензином ветошь, которой вытер стилет, и сжег ее. Намочив тряпку водой, он тщательно протер резиновый коврик переднего сидения.
«Ну что ж, и на этот раз пронесло. Значит, пока еще не время»,— подумал Шлихт.
Двигатель еще не успел остыть. Машина охотно рванула вперед, как будто и ей не хотелось оставаться на этом проклятом месте.
Уроки жизни
Детство Шлихта прошло в маленьком городке. Школа, в которую он пошел в первый класс, была двухлетняя и располагалась в старом одноэтажном здании. Учиться ему нравилось, в школе было весело и интересно. Первые две четверти пролетели очень быстро. Перед новогодними каникулами учительница раздала всем табеля и сказала, чтобы завтра нарядно оделись и пришли на новогодний праздник. И еще она радостно сообщила, что в школу приедет цирк.
На следующий день все собрались в маленьком актовом зале вокруг тощей елки, которая своим нарядом, состоящим в основном из флажков и шаров, символизировала этот всеми любимый праздник. Очкастый директор, поздравив всех, важно сообщил, что сейчас начнется цирковое представление. Ученики дружно захлопали.
Из всех цирковых номеров мальчик почти ничего не помнил. Последним выступал иллюзионист. Под елку вышел дядька в черном костюме и белой рубашке с бабочкой. На его голове был черный цилиндр. Он разложил раскладной столик и поставил на него небольшой чемодан. Из раскрытого чемодана на столе начали появляться предметы, необходимые для демонстрации искусства мага и волшебника. Все вытянули худые шеи и внимательно смотрели на фокусника, который доставал из чемодана всякую всячину. Там были старые игральные карты, шары, стаканы, кольца, ленты и прочий хлам. Шлихт сидел недалеко, был самый высокий и любопытный. Поэтому ему удалось заглянуть в волшебный чемодан. Там среди разных цирковых атрибутов в углу скромно примостилась бутылка «Московской» и надкушенный огурец.
Иллюзионист показал с десяток незатейливых фокусов используя свой богатый цирковой инвентарь. Затем объявил, что сейчас покажет фокус, в котором предметы начнут исчезать. Все затаили дыхание. Оказалось, что для проведения фокуса ему нужен помощник и это должен быть один из учащихся. Фокусник стал обводить взглядом зал, выбирая претендента на эту завидную роль. И хотя он на Шлихта еще не смотрел, тот был почти уверен, что это будет он. Он и никто другой. Он уже знал это наверняка. Ему казалось, что их соединяет невидимая нить. Нить понимания чего-то особенного, высокого и праздничного. Того, что не дано понять никому, кроме их двоих. Это должны были знать только иллюзионист и Шлихт. И никто больше. Ни дети, ни учителя, ни директор. Он понял, что они были родственные души и, хотя разные во всем, по сути, были похожи друг на друга, как две капли воды. Оба были обманщиками.
Фокусник медленно обводил взглядом зал и. когда их глаза встретились, он указал на Шлихта пальцем, объявив, что он ему подходит на роль ассистента.
Фокус заключался в следующем. Он важно поставил на стол свой цилиндр и проговорил:
— Все, что бы я в него не положил, исчезнет после того, как я накрою шляпу платком.
Первой в шляпе очутилась колода карт. Иллюзионист накрыл ее платком и начал делать какие-то замысловатые движения руками. Затем он резко сдернул со шляпы платок и попросил, чтобы Шлихт в нее заглянул. Тот посмотрел в шляпу и увидел, что карты мирно почивали на ее засаленном дне, но сделал удивленное лицо и вымолвил, что там ничего нет. Зал громко зааплодировал. То же самое повторилось с шарами, кольцами, стаканом и другими предметами. Шлихт уже начал побаиваться, что они будут торчать из шляпы и их уличат в обмане, но фокусник ловко подхватил ее под мышку и вместе с чемоданом уволок в коридор. Зал рукоплескал. Шлихт стоял под елкой и кланялся, как настоящий артист. Через минуту рядом с ним кланялся и маэстро. От него пахло «Московской» и соленым огурцом. Шлихт догадался, что в ко ридоре он времени даром не терял.
Тогда же Шлихт понял, что правда до тех пор остается правдой, пока приносит пользу людям.
Прошло четыре года. Он учился в другой школе, построенной недавно. Здание было большое и красивое. Кроме светлых просторных классов, в ней было два спортзала и огромный актовый зал, в котором работало несколько самодеятельных музыкальных коллективов. Гордостью школы был духовой оркестр. Основной задачей этого оркестра было играть на концертах, посвященных выборам народных депутатов и другим официальным торжественным событиям.
Однажды случилось так, что мальчик, игравший на басу, переехал в другой город, и место басиста было вакантным, а выступление на выборах было через два дня. Научить играть на басу за такой короткий срок нельзя даже вундеркинда.
Когда руководитель оркестра зашел в спортзал, из всех ребят, находившихся там, он выбрал Шлихта. Очевидно, из-за его высокого роста, потому что бас в духовом оркестре самый большой и тяжелый инструмент. Он отвел его в сторону и объяснил, что басист уехал, а выступление срывать нельзя, чтобы не пострадала честь школы и ему придется ее защищать, сыграв роль басиста. Мальчик объяснил руководителю оркестра, что у него нету слуха. На что музыкант ответил, что в слухе нет необходимости. Ему
