внимательный морячок увидел одну из его карт. Это была семерка, и ему сразу стало ясно, что у Севы может быть не больше двадцати восьми очков.
Утурбек пожаловался на невезение и, бросив карты в колоду, сказал:
— Я буду вашим кассиром. Кто выигрывает, с того коньяк.
Очередь была морячка. Он поставил пять рублей и победно посмотрел на Шлихта. Указывая пальцем в свои карты, Шлихт спросил Утурбека:
— А что если у меня будет двадцать пять очей и у кого-то еще столько же? Тогда как?
— Тогда деньги делятся пополам,— объяснил находчивый Утури.
Шлихт немного подумал и поставил на кон пять рублей и одну копейку. Сева поставил четвертак и, глянув на моряка, подзадорил:
— Ну, что, слабо?
Но не тут то было. Моряк полез за пазуху и достал толстый бумажник. Из него вынул банковскую упаковку зеленых полтинников.
- Нас на арапа не возьмешь,— сказал он, и два новеньких полтинника очутились в кульке.
Подошла очередь Шлихта, и он спросил:
- А что, если я сейчас брошу карты, мои деньги пропадут?
— Нет,— усмехнулся Утури,— они не пропадут. Они достанутся сильнейшему.
— Ну, делать нечего,— и Шлихт поставил сто рублей и одну копейку.
Сева поставил двести рублей и двадцать бонов. Боны на черном рынке были один к десяти. Моряк вытер платком пот со лба и поставил пятьсот рублей. Сева, поставив тысячу, предупредил:
— Это моя последняя ставка. Деньги кончились. Моряк довольно крякнул и поставил под Шлихта тысячу двести. И тут Шлихт задал решающий вопрос:
— А что если я поставлю сразу десять тысяч, и никто не уравняет мою ставку, я тогда без боя заберу приз?
— Да,— ответил Утурбек. — Но если кто-то поставит столько же, то вам придется открывать карты, и победит тот, у кого будет большее количество очков.
Шлихт извинился, расстегнул штаны и из трусов достал пачку сторублевок. Это была обыкновенная «кукла». Сверху и снизу лежали сторублевые купюры, а в середине — аккуратно сложенные рубли.
— Ставлю в банк десять тысяч,— сказал Шлихт. Сева бросил карты, и Шлихт остался один на один с моряком, у которого пот градом тек по лицу.
Он стал рыться по всем карманам, подсчитывая наличность. Всего, учитывая десять книжек бонов, у него набралось около семи тысяч, нужно было еще три.
Машина уже въезжала в Симферополь. Мореман скомандовал таксисту:
— А ну, тормози, браток. Ставлю на кон два чемодана с вещами!
—Согласен. Доставай из багажника,— приказал Шлихт.
Все вышли из машины. Утурбек аккуратно свернул кулек с деньгами и произнес:
— Первым открывается «адмирал». «Адмирал», развернув свои карты, воскликнул:
— У меня тридцать очков! Деньги мои!
Утурбек посмотрел в его карты и стал поздравлять моряка с победой, при этом крепко пожимая протянутую за кульком руку.
— Тридцать очей, вы проиграли,— сказал он Шлихту.
Шлихт бросил взгляд на карты моряка и закричал:
— Что? И мой король десять очков? Тогда у меня тридцать одно, — и показал свои карты.
У Шлихта были король, дама и туз трефей. Продолжая пожимать руку моряка, Утури отдал Шлихту кулек с деньгами. Тот подхватил чемоданы и быстро пошел к стоянке такси, а Утурбек отвез моряка в аэропорт и дал ему денег на дорогу.
Ялта
Через пару часов они уже были в Ялте. Утури предложил снять номер в «Орианде».
— А вечером я вас приглашаю в концертное кафе «Ницца».
Пока Шлихт с Севой отдыхали в номере, Утури, прихватив свою долю, надолго исчез. Они уже начали беспокоиться, когда тот снова появился. Оказывается, у ялтинского причала стоял английский теплоход. И Утури решил обновить свой гардероб, купив у туристов несколько костюмов и рубашек.
Вечером, когда они шли по набережной, прохожие оборачивались и смотрели им вслед. Утури можно было принять за английского лорда. На нем был черный смокинг, рубашка с жабо и черные лакированные туфли. Так должен был выглядеть Остап Сулейман Берта Мария Бен-дер Бей-Задунайский, если бы добрался до солнечного Рио-де-Жанейро. В «Ницце» он был своим в доску, и их усадили за директорский столик, стоящий рядом со сценой.
Первую половину вечера на сцене выступали артисты. Затем, после небольшого перерыва, играл инструментальный оркестр. Когда концерт закончился, Утурбек подошел к конферансье и о чем-то с ним переговорил. Вернувшись за столик, он проронил:
— Сейчас мой номер.
И действительно, через несколько минут конферансье объявил:
— А сейчас выступит наш кавказский гость. Он станцует грузинский танец «Шелохо».
Утури взял фужер, налил в него водки почти до краев и, выйдя с ним на середину сцены, несколько раз поклонился. В зале на него никто не обратил внимания. Но когда оркестр заиграл быструю грузинскую мелодию и Утурбек птицей понесся по кругу в горячем кавказском танце, держа в поднятой руке фужер с водкой и не разливая ни капли, все замерли от удивления. Пройдя три круга, он сделал знак руководителю оркестра, и музыка смолкла. Только барабанщик выбивал мелкую дробь. Под стук барабана Утури поставил фужер на середину сцены и стал садиться на шпагат, стараясь ртом достать фужер. Ему оставалось несколько сантиметров, но с первой попытки у него это не получилось. Подхватив фужер, он опять за кружился в бешеной пляске. Смокинг, рубашка с жабо, высокий рост и чеканный профиль, сделали свое дело.
Вся женская половина зала следила за ним, затаив дыхание. Опять смолк оркестр. Опять дробь барабана. И опять неудача. Теперь ему не хватало несколько миллиметров.
И снова наш танцор вихрем несется по сцене с бокалом в руке, не разлив ни капли. И только с третьей попытки он достает фужер и без помощи рук, сидя в шпагате, выпивает содержимое. Зал замер, затаив дыхание.
И тут случилось непредвиденное. Раздался предательский треск. Английские штаны не были рассчитаны на выполнение шпагата и громко треснули в самый ответственный момент. Зал разразился хохотом и рукоплесканиями.
Утури ничуть не смутился. Он перебросил через себя пустой фужер. Одной рукой придерживал разорвавшиеся штаны, другой — посылал в зал воздушные поцелуи. Зал рукоплескал. Женщины визжали от восторга. Утурбек спрыгнул со сцены и, проходя мимо своего столика, кивнул напарникам:
— Я быстро — в гостиницу и назад. Ждите,— и плотоядно заметил: — Здесь все бабы наши.
Шлихт глянул в зал и подумал, что их многовато. В этот вечер девчонок сняли без труда.
Когда они вшестером пришли в «Ореанду», Сева снял еще один номер, так как в ихнем было всего две комнаты, и уединился там с рыжей малолеткой, которая называла его дядя Сева.
Утром, проводив своих подружек, Шлихт с Утури зашли к Севе. Те сидели за столом, пили чай.
— Алла поживет у нас,— сказал Сева.— Ей пока что негде жить.
Шлихт ничего не имел против. Когда они отправлялись на работу, Алла ходила за покупками, убирала их номера. В общем, вела хозяйство. Все относились к ней нормально, но Севу она так и называла дядя Сева. Однажды Шлихт случайно услышал, как она, прижавшись к Севиной груди, мягко проговорила:
— Дядя Сева, не пейте, пожалуйста, на ночь кефир. А то когда вы меня е...те, у вас в животе булькает, и я не могу кончить.
Сева с пониманием отнесся к ее просьбе и вообще отказался от кефира.
Как все хорошее, их спокойная жизнь в Крыму скоро кончилась. «Гонку» стали квалифицировать не
