Хотя Бэкон и Декарт, бесспорно, внесли значительный вклад в расшатывание и критику христианского миропорядка, в чем-то наметили контуры нового мира, предложили новые методы и средства его познания, основная работа по перестройке картины мира и ее упорядочению проделана, по нашему мнению, Гоббсом, причем главным принципом и лозунгом такой перестройки было как раз внедрение инерции, способности всего сущего сохранять наличное движение и наличную определенность. В посвящении к трактату 'О теле' Гоббс прямо ссылается на Галилея, который 'первым открыл нам главные врата всей физики, а именно указал природу движения' (Избр. соч., т. 1. М., 1965, с. 46). Взятое как неотъемлемое свойство тел, способное выявляться только в контакте с другими телами - 'тело становится причиной движения лишь тогда, когда оно движется и ударяется о другое тело' (там же, с. 154), - движение у Гоббса становится безличной, всеобщей, слепой и спонтанной универсальной основой мира, а контактное воздействие носителей движения тел друг на друга, их взаимодействие - основным и, по мнению Гоббса, достаточным предметом той первой и основной части философии, которую он называет философией природы (там же, с. 59).

Общеизвестна утилитарно-практическая направленность стремлений Гоббса: 'Знание есть только путь к силе. Теоремы... служат только решению проблем. И всякое умозрение в конечном счете имеет целью какое-нибудь действие или практический успех' (там же, с. 55-56). Соответственно, Гоббс четко различает два предмета философского познания: традиционно-сущностный и новый причинный, отдавая предпочтение последнему: 'Метод при изучении философии есть кратчайший путь к тому, чтобы на основании знания причин прийти к познанию их действий и на основании знания действий прийти к познанию их причин. Но мы только тогда поймем какое-нибудь действие, когда познаем, каковы его причины, каков субъект (в оккамовском духе! - М.П.), в котором эти причины кроются, в каком 'субъекте они производят данное действие и каким образом они его производят' (там же, с. 104).

Иными словами, предмет философии, по Гоббсу, выстраивается как независимая от нашего познания и внешняя ему реальность межсубъектных (в оккамовском понимании субъекта - единичной вещи) контактных отношений, как реальность взаимодействия, в которой субъекты-вещи представлены не на правах субстанциональных целостностей, но лишь частично, 'в части, их касающейся' как носителей причин и действий, реализуемых в столкновениях, контактах, воздействиях друг на друга. Основанная на инерции, которая позволяет исключить из картины, 'вынести за скобки' на правах постоянной наличную субстанциональную определенность, такая редукция предмета философии ярко проявляется в критике четырехпричинной сущности Аристотеля, по ходу которой устраняются, переводятся в действующие причины ключевые для Аристотеля формальная и целевая причины, одна из которых (формальная) позволяла объяснить определенность и целостность вещи, а вторая (целевая) - подключить вещь в целостность миропорядка.

Основным структурным элементом новой реальности контактного взаимодействия становятся не сущность или вещь как таковые, а соразмерность причины действию, целостное и изолированное отношение между вещами - полные (целостные) причины и полные (целостные) потенции по терминологии Гоббса: 'Подобно тому как действующая и материальная причины, согласно нашему разъяснению, являются только частями целостной причины и, только будучи связаны между собой, производят какое-нибудь действие, активная и пассивная возможности являются лишь частями целостной и полной возможности и лишь их соединение порождает актуализацию' (там же, с. 157). В различии причин и потенций новая реальность разделена у Гоббса на познанное прошлое, где половинки целостности нашли друг друга и произвели действие, и непознанное будущее, где половинкам целостности предстоит еще найти друг друга и актуализоваться в действии: 'слово причина подразумевает прошлое, а слово потенция - будущее' (там же).

Эти промежуточные реляционные 'сущности' - полная причина и полная потенция - практически раз и навсегда определили форму опытного научного знания как с точки зрения требований к завершенному продукту естественно-научных исследований (полная причина), так и с точки зрения канона - ориентира поиска нового физического или химического, биологического и т.п. знания (полная потенция). Концепты полной причины и полной потенции (соразмерность причины и действия) уникальны для истории европейской мысли и в том отношении, что они почти не вызвали споров и возражений, органично вписались в историю мысли своей эпохи и последующих поколений. Гоббса долго и упорно ругали за что угодно, но не за полные причины и полные потенции. Даже в учениях Юма и Канта, где основной комплекс трудностей связан именно с соразмерностью причин и действий, сама эта соразмерность берется как данное и заведомо правомерное.

Мы не намерены углубляться в детали Гоббсова построения, поскольку это, во-первых, отвлекло бы нас от темы, а во-вторых, и сказанного вполне достаточно для осознания того факта, что если у Гоббса внимание смещено с вещей на отношения между вещами и если он не чужд идеям тождества лингвистического и бытийного, то перед нами скорее аристотелевская, чем оккамовская ситуация: Гоббс должен бы обратить внимание не на идеи-образы вещей, а на идеи - универсальные отношения между вещами, то есть не на слова, а как раз на то, что Аристотель назвал категориями и отождествил с синтаксисом языка: 'сколькими способами говорится, столькими и означает себя бытие' (Метафизика, 1017а).

Действительно, Гоббсу, похоже, приходила в голову эта мысль. Во всяком случае, трактат 'О теле' начинается у него разделом из шести глав: 'О философии', 'О наименованиях', 'О предложении', 'О силлогизме', 'О заблуждениях, ложных утверждениях и софизмах', 'О методе', проблематика которых близка к 'Категориям' Аристотеля и к соответствующему кругу его работ. Тем более примечательно звучит промежуточный, в конце главы 'О наименованиях', вывод-брюзжание: 'Наконец, я вынужден сознаться, что еще не видел сколько-нибудь заметной пользы от применения этих категорий в философии. Я думаю, что Аристотель дошел до своей произвольной классификации слов только потому, что не он добрался до самих вещей' (там же, с. 72).

Если отнести это очевидно несправедливое обвинение Аристотеля в научной несостоятельности - лингвистическими различениями Аристотеля мы пользуемся до сих пор, - то нам придется признать, что именно там, где Аристотель нашел структурные модели своих бытийных категорий, - в грамматике своего родного языка, Гоббс этих моделей в грамматике своего родного языка не обнаружил. И хотя трактат сначала публиковался на латыни и только через год на английском, влияние грамматической структуры новоанглийского языка ощущается повсеместно, в частности и в этом обвинении: с точки зрения английской грамматики Аристотель действительно 'не добрался до самих вещей'; в английской грамматической структуре водораздел между 'существительными' - вещами, их свойствами, активными и страдательными действиями, если он вообще существует, располагается иначе, чем в греческой грамматической структуре.

Греческий язык, как и русский, принадлежит к флективному типу, где грамматические значения фиксируются в основном окончаниями слов и слово практически никогда не бывает 'голым', лишенным грамматического значения, что легко проверяется методом грамматически безупречной бессмыслицы, который предложил Щерба. Возникший в XIV-XV веках новоанглийский принадлежит к аналитическому типу, в котором лексическо-смысловое и грамматическое разделены гораздо более четко, так что английское 'слово' больше походит на греческий или русский 'корень', чем на 'слово'. Соответственно, ни русский, ни греческий речевые навыки не знают той операции грамматического определения слова или перевода грамматически неопределенного корня в грамматически определенное слово, которая является обыденной и привычной для англичанина и, как правило, оказывается камнем преткновения для изучающих английский язык. 'Книга', например, русского языка вовсе не прямой эквивалент английскому 'book', и чтобы привести их в соответствие, англичанину потребовалось бы поставить определенный артикль, а само слово поместить перед личной формой глагола на правах подлежащего, 'субъекта'. Смысл различий можно представить схемой:

Русский, греческий: (синтаксис) I 'книга' (морфология, смысл) II

Английский (синтаксис) I (морфология) II (операция определения) 'book' (смысл) III

(Расположение изменено.)

Рис. 2. Различие уровней флективного и аналитического языка.