4. Насколько правомерно видеть в противоположности материализма и идеализма универсальное и внеисторическое основание для классификации всех философских школ?

На этот счет, как известно, существует по меньшей мере три мнения классиков:

а) материализм - 'прирожденный сын Великобритании';

б) 'стихийный материализм' дневнегреческих учений;

в) 'линия Демокрита и линия Платона'.

Специально исследованием этого вопроса классики не занимались. Термин 'стихийный материализм', например, появляется у Энгельса по поводу замечания Гегеля о понимании древними начала, что, в свою очередь восходит к соответствующему замечанию Аристотеля, а это последнее опирается на одно из не очень достоверных высказываний 'теолога' Акусилая. Если же разбираться по существу и четко определить границы возможного употребления терминов 'материализм' и 'идеализм', то возникает альтернатива: либо Аристотель, либо Гоббс.

В строгом смысле слова философский материализм возможен только там, где налицо уже понятие объекта - независимого ни от человека, ни от человечества, ни от другой какой-то разумной силы царства слепых и автоматически действующих законов. Идея такого объективного мира, неиссякаемого источника нового знания, впервые формулируется Гоббсом в его критике сущности Аристотеля, в анализе 'полных причин' и 'полных потенций' (Гоббс Т. Избр. произв., т. 1. М., 1965, с. 140-160). Пока не было понятия объекта, не были разделены в обособленные сферы материальное и идеальное, говорить о материализме и идеализме можно, видимо, было лишь весьма условно, как о 'тенденциях', 'линиях', 'возможностях'. В историческом плане наиболее удовлетворительным нам представляется то классическое определение, которое видит в философском материализме и идеализме своеобразную черту новой, и только новой, философии, не стремится экстраполировать ее на древние времена. Здесь это противоречие связано со множеством других, и прежде всего, с отчуждением, на философской санкции которого и возникают первые материалистические учения об 'естественном' разуме, праве, человеке, государстве и т.п.

В значительно менее строгом плане можно говорить о материалистических и идеалистических тенденциях в античности. Если за ориентир берется появление идеи тождества мысли и бытия, а с нею и появление какого-то отношения между мышлением и неподвластной ему реальностью, то сама возможность этого гносеологического отношения возникает только после рассечения связи обозначающего и обозначаемого по ходу критики 'истинности имен по природе'. Теория 'истинности имен по установлению', без которой вообще невозможны логические операции, выдвинута Демокритом. Идея истины-соответствия, т.е. приведенного тождества мысли и бытия, выдвинута Аристотелем, До этих философских акций разговор о материализме и идеализме беспредметен: где нет гносеологического отношения, там не может быть и производных от него отношений и позиций - гносеологическую проблематику просто некуда ставить.

Даже с идеализмом Платона, он в наших и не наших курсах выдается за образец философского идеализма, за эталон, по которому мерят затем и Канта, и даже Гегеля, дело обстоит далеко не бесспорным образом. Платон не выходит за рамки общей атомистической традиции, в которой 'единое' элеатов как умопостигаемое, неизменное, вечное и неуничтожимое бытие пытаются тем или иным способом связать с миром рождающихся, изменчивых, смертных вещей, т.е. объединить мир 'истины' и 'мир мнения'. До Аристотеля все эти попытки использовали теогоническую схему порождения, по которой все появляющееся на свет обязано иметь родителей, а появившись, должно пройти универсальный жизненный цикл: рождение - детство - юность - зрелость - старость - смерть. Сомнения в универсальности этой схемы звучат у Анаксагора и Эмпедокла, когда они жалуются на неправильности эллинского словоупотребления. Эти сомнения можно встретить и у Демокрита, и у Платона, однако отказа от древней схемы не происходит, никто из них не смог предложить что-либо радикально новое.

Там, где речь заходит о генезисе, изменении, уничтожении, тут же появляются традиционные 'теологические' фигуры вражды и любви, матери и отца, противоречия мужского и женского. Платон, например, объясняя принцип участия идей в вещах, так и пишет: 'Весьма естественно то, что воспринимает в себя, уподобить матери, то, что дает от себя модель, - отцу, а сущность, которая представляет общий продукт того и другого, - потомку' (Тимей, 50 D). Эта 'материя', по поводу подчиненного положения которой у Платона написано столько глубокомысленных вещей, этимологически связана со словом 'мать', так же как греческая ((pumq) и русская 'природа' со словом 'рождать' ((pvcnv), и если уж само участие платоновских идей в вещах определять по примату идей-образцов как идеализм, то это был бы идеализм 'патриархальный', а никак не гносеологический. Не потому идеи Платона первичны, что они идеальны, а потому, что в паре определяющее - определяемое они мужская, активная, формирующая сторона противоречия. Лишь то обстоятельство, что эта древняя традиция кажется нам наивной физиологической метафорой и совершенно выходит за рамки привычных для нас логических метафор, вынуждает совершать субституцию, полагать, что Платон в использовании таких метафор отталкивался от тех же структур, что и мы, те. был идеалистом-гносеологом, хотя дорога к логическому истолкованию возникновения и движения в терминах возможности, необходимости, выбора была открыта только Аристотелем после удвоения бытия на действительное и возможное.

Так или иначе, но проблема гносеологического основания, на почве которого только и получает смысл начатый еще Гегелем и кантианцами гносеологический анализ истории философии, не может, нам кажется, считаться решенной, требует уточнений и дополнительных исследований.