погибшего в пути француза. В полном мраке вошли в Неву.

Желтые пятнышки огней помигивали справа и слева. Эдгар на полминуты вдруг чего-то испугался. Он спросил себя: «Чего я боюсь? Что это вдруг со мною?».

И ничего не мог ответить. Огоньки приближались. Это не были огни, как во всех других городах, — это были именно огоньки — подслеповатые, хилые, похожие на несчастные человеческие глаза. А вместе с огоньками приближались звуки неизвестного Эдгару инструмента (матрос сказал, что это так называемая русская гармонь) и темные, налитые печалью голоса, распевающий тягучую, чем-то похожую на молитву, песню.

— Прибываем с опозданием на сорок семь часов, — сказал капитан.

Эдгар надел непромокаемый плащ, накрыл капюшоном голову, хватился вдруг своего саквояжа, стал даже его искать, но, вспомнив о потере, затосковал и ощутил нечто близкое к физической боли: заныли виски, и, как в таких случаях всегда бывает, Эдгар прошептал, твердо веря в избавление от скорби:

— Виргиния!.. Ты видишь, я в чужом краю… Помоги мне, не покинь среди чужих людей… Виргиния, ангел мой!..

Матросы — далеко не все, а только часть команды — получили разрешение сойти на берег до семи утра. Эдгар заявил, что — и он с ними. Его не поняли, — как это и он с ними? Разве у него нет здесь дома, квартиры, друга, приятельницы, любовницы, наконец!

— Мы идем в одно веселое заведение, — сказали матросы, — такое веселое, что обратно на борт корабля не пойдем, а поползем, и то с помощью товарищей с какой-нибудь соседней посудины.

— На якоре «Русалка», — заметил кто-то из матросов. — Узнаю ее и в профиль и в фас.

— Рядом с нею «Нептун» из Глазго, — добавил помощник капитана, ему особенно хотелось поскорее сойти на берег, у него в Санкт-Петербурге были весьма близкие друзья. — Мистер По, — обратился он к Эдгару, — золотые вещи и крупные деньги советую оставить на борту: время ночное, как-никак…

— Положимся на волю господа и его слугу-озорника по имени Случай, — ответствовал Эдгар, туже стягивая резиновые тесемки капюшона на шее. — С нами бог, — совершенно серьезно сказал он, сходя по узкому трапу на берег.

— И тридцать два апостола, — не очень-то смело добавили матросы: только на суше позволяли они эту шутку, на борту, в море даже подумать было страшно о том, чтобы каноническую дюжину апостолов увеличивать на двадцать человек.

— Скажите, кстати, — спросил Эдгар помощника капитана, — за какой надобностью прибыли вы в Санкт-Петербург? Я что-то не заметил никакого груза…

— Если вы его не заметили, — сдерживая улыбку, ответил помощник капитана, — это значит, что мы доставили в Санкт-Петербург что-то такое, что является очень и очень драгоценным грузом.

— Например? — настаивал Эдгар.

— Например, хотя бы вас, мистер По, — ответил помощник капитана. — И, если пожелаете, мы в любой момент к вашим услугам.

Моросил холодный, пропахший болотом и чем-то горелым дождик. Звуки гармоники доносились хотя и глухо, но как-то особенно страстно, зовуще, от полного сердца. Перешли широкую дорогу, замощенную булыжником, похожим на такой же точно булыжник во всех городах мира. Этот пустяк несколько успокоил Эдгара. Он поднял голову, взглядом поймал большую зеленую звезду, на несколько секунд выглянувшую в прореху жидких осенних туч, назвал звезду Ленорой и помахал ей рукой.

— Здравствуй, Ленора! — громко сказал Эдгар. Матросы рассмеялись, самый старший толкнул вбок кулаком одного, другого, давая этим понять, что у пассажира, безусловно, не все дома, но это ничего не значит: именно такие — самые хорошие, самые добрые люди.

— Сюда, — сказали матросы Эдгару, предупредительно расступаясь перед покосившейся дверью с огромной веревочной ручкой. За дверью было шумно, когда она открылась, к шуму был добавлен такой тяжелый, запросто называемый вонючим, воздух, что Эдгар отшатнулся.

— Артур Гордон Пим дышал в трюме точно таким же воздухом, — вслух произнес Эдгар и, согнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, вошел в помещение трактира, одного из тех дешевых приютов, где за три пятака дают водку, соленые 'огурцы и сколько угодно хлеба. Матросы с «Роберта Фултона» запомнили и полюбили это веселое заведение за то, что хозяйкой его была прекрасная Мария по фамилии Гаврилова. Она и сейчас была здесь, она занимала место за стойкой, величественно улыбаясь вошедшим.

— Очень рада видеть вас, господа, — сказала она по-английски. — А это кто с вами?

Ей не ответили, было очень шумно, дымно от десятка трубок с крепким табаком и русской махоркой, пахло кислыми щами, спиртом и осенью — тем запахом, который можно отыскать только в Санкт- Петербурге и только в сентябре. Матросы нашли свободное место за длинным деревянным столом и, забыв о своем спутнике, занялись выпивкой. Эдгар встал подле стены и, раз взглянув на хозяйку, уже не в состоянии был отвести от нее взгляда.

Он даже капюшон опустил за спину, он даже дышать стал реже и настороженнее, приложил правую руку к сердцу и поблагодарил создателя за то, что он устроил так, что вот сейчас его покорный, несчастный раб находится на чужой земле и созерцает великое, неслыханное чудо: в русском трактире видит Виргинию — живую Виргинию, чуточку располневшую, чуточку похорошевшую, немного более румяную, чем она была прежде, здесь, на земле, живая, но — вот она…

— Мадам! — крикнул Эдгар, протягивая руку к хозяйке, улыбаясь ей бессмысленно, тупо, блаженно, — Виргиния! — крикнул он и опустился в изнеможении на стул подле прилавка. — Виргиния! — повторил он, не опуская рук, и хозяйка, Мария Гаврилова, поняла это, как просьбу, как заказ. Она спросила:

— Господину угодно водки или пива? Господин хочет поесть и потом лечь спать?

Музыкой прозвучали эти слова для Эдгара. Он ответил немедленно:

— Виргиния, дорогая моя, дай мне что-нибудь, кроме себя самой! Ты уже моя, ты переплыла океан и…

Сидящий рядом с Эдгаром расхохотался, услыхав со-. вершенно трезвую речь совершенно трезвого человека в этом веселом, пьяном заведении: какие-то бородатые, длинноволосые люди в странном одеянии, похожем на детские рубашки, в синих штанах, заправленных в длинные с голенищами сапоги, ежеминутно чокались, целовались и опрокидывали себе в глотку доверху налитые кружки, а потом морщились и нюхали корочку хлеба. Беззубо улыбающийся старик в белой рубахе до колен играл на балалайке и плакал. Полуодетая женщина лет сорока, седая и некрасивая, кокетливо улыбнулась Эдгару. Его передернуло. Сосед предложил ему сигару, присовокупив на чистейшем английском языке:

— Почтенный сэр, вам необходимо покинуть это заведение и отправиться в гостиницу для иностранцев, что в доме нумер четыре по пятой линии Васильевского острова.

И все, что Эдгар видел, видел он, как сквозь пелену тумана, зыбкую и тусклую: помещение трактира освещено было дюжиной толстых сальных свечей, которые отчаянно чадили, пламя на их фитилях плясало и дергалось. И все, что Эдгар слышал, доходило до него откуда-то издалека, из глубин морских, таинственных, сонных, влажных. В этом волшебном чужеземном мареве трактирщица за стойкой казалась реальностью, несмотря на то. что все вокруг было небывало и непохоже на ту жизнь, которую Эдгар оставил каких-нибудь двадцать минут назад.

— Сэр, еще раз настоятельно советую вам покинуть этот трактир, — услыхал Эдгар тот же голос, тот же родной язык. — Кто привел вас сюда? Это очень нехорошее место, сэр. Ощупайте ваши карманы, — целы ли в них деньги, в кармане ли ваш пистолет? О, здесь не просто воры, а истинные артисты своего дела!

Эдгар обвел взглядом полумрак, аквариум, сон. Его приятели-матросы пели, запивая каждые два-три слова чем-то очень крепким в оловянных кружках. К матросам дважды подходила хозяйка, матросы обнимали ее, хлопали по спине, пытались поцеловать…

— Не сметь! — крикнул Эдгар, сжимая кулаки и губы. — Не сметь! Кто дотронется до Виргинии, тот будет иметь дело со мной!

— Так я и знал, — проговорил сосед, но уже порусски, — он обратился к кому-то из своих собутыльников. — У него сумасшедшие глаза, — добавил он и сказал в самое ухо Эдгару: — Немедленно уходите отсюда! Вы уже обратили на себя внимание! Это опасно, мой друг…

Рявкнула гармонь, подкованные каблуки ударили о каменный пол, бородатый певец затянул что-то