заработки. — Так бы и говорили, сэр, что вы фокусник. Не угодно ли еще рому?

— Угодно, — отозвался Эдгар и стал думать о том, что же он покажет матросам, какой такой фокус преподнесет им… Ему было неловко, совестно самого себя, он уже хотел отказаться от своих слов и сказать правду: я писатель, еду в чужую страну, недавно похоронил горячо любимую свою супругу, и теперь… теперь лезут в голову нехорошие мысли: учишься обманывать хороших людей. «А, была не была, покажу им фокус — . тот, которому когда-то научился в школе…»

— Дайте стакан, — обратился он к матросам. — Налейте воды. Спасибо. Теперь опустите в стакан сколько угодно монет. Так. Не говорите, сколько монет опущено, но сами знайте это. Так. Дайте еще рому. Побольше…

Ему поднесли и рому, и сигар, и египетских душистых папирос. Голова у него кружилась. Он забыл, как показывать фокус, как сделать ту самую удивительную штуку, после которой исчезает сперва одна монета, потом вторая, а третья оказывается под столом, и она мокрая. Черт!.. А еще каких-то двадцать пять лет назад ловко показывал этот фокус… каких-то двадцать пять лет назад…

— Итак, — торжественно провозгласил он, — в стакане вода, а в этой воде какое-то количество монет. Считаем — раз, два, три…

Он накрыл стакан синим фуляровым платком и, махнув рукой на чертей и ангелов, всецело положился на судьбу.

«Бить меня не будут, если ничего у меня не получится, — думал он, — а что-нибудь непременно получится».

— Четыре, пять, шесть, — считал он и слышал, как стучат сердца зрителей. — Прошу вас, друзья, считайте сами за меня до сотни, до двух, до трех, до тех пор, пока стакан сам не упадет и из него не польется вода, а уж тогда…

— Стакан, господь с ним, уже упал! — воскликнул старый матрос, когда товарищи его, словно сговорившись, вслед за ним устало произнесли:

— Сто двадцать девять…

Маленький, похожий на обезьянку матрос подставил руки под катящийся по столу стакан, но он не скатился на пол, он лишь замочил длинные, волосатые руки матроса, покачался со стороны на сторону и, словно живой, накрылся платком и замер.

— Чудовищно подумать, что может сейчас произойти, — вслух подумал Эдгар и, повторив сказанное, добавил: — Денег в стакане уже нет, друзья. Они подчинились моей воле, моей доброй, сильной, на добро во имя нашего спасения направленной воле, и куда-то исчезли. А куда — черт их знает!

Матрос с длинными рыжими усами рывком снял со стакана платок, кинул его на пол и, присев таким образом, что нос его оказался на уровне донышка стакана, крепко, по-матросски выругался: стакан был пуст и сух.

— А где деньги? — спросил он Эдгара.

— Я же сказал: черт их знает, — ответил Эдгар, поеживаясь. — Я, друзья, и сам не знаю, что произошло. Когда-то, в детстве…

— Вот они, деньги! — воскликнул лежавший на койке, пальцем указывая на квадратный зеленого сукна берет — единственное, что осталось от погибшего француза. — Вот они, деньги! Блестят!

— Вдвоем работали, сэр? — одобрительно полувопросил тот, который угощал Эдгара ромом. — Хорошая, чистая работа! А теперь покажите нам своего помощника.

Эдгару совестно было остаться в памяти этих людей каким-то необычайно искусным фокусником. Он взял в руки влажные монеты, несколько минут назад лежавшие в стакане, оглядел их с обеих сторон, кинул в стакан одну монету, и она упала на дно точно и ловко, не задев стенок. «Черт знает что такое! — подивился на себя Эдгар. — Ничего не понимаю» — и кинул вторую монету: она, как и первая, упала точно на дно стакана, не задев ни края, ни стенок. Один из матросов отставил стакан метра на два в сторону и предложил Эдгару еще раз кинуть монету.

— У меня ничего не выйдет, друг мой, — извиняющимся тоном произнес Эдгар, но все же кинул монету, и она последовала примеру первых двух, звонко ударившись о стенки.

— Видите: уже хуже! — обрадованно воскликнул Эдгар и кинул еще раз, и не попал: монета перелетела над стаканом и упала на край стола.

— Притворяетесь, нарочно, — шутливо погрозил пальцем старый матрос. — Черта настоящего артиста, сэр, понимаю! Бросьте-ка еще раз вот эту, — он подал какую-то очень старую, зеленую от времени монету.

Эдгар закрыл глаза, бросая, чтобы наверное не попасть в стакан, но монета упала легко и точно, словно не кидали ее, а положили поверх тех, которые в стакане уже лежали.

— Черт знает что! — громко произнес Эдгар. — Клянусь вам, я не фокусник, не чародей, не заклинатель змей и не шарлатан! Впервые в жизни происходит со мною эта чудодейственная чепуха, клянусь!

Никто не стал спорить с ним. Матросы попросили показать еще несколько фокусов, спросили, не умеет ли он глотать шпагу и есть зажженную паклю, — пароходный кок великолепно ест огонь и глотает шпагу.

— И я умею, — соврал Эдгар. — Все умею, но сейчас я страшно устал. Кроме того, как вам известно, я еду в чужие края, и мне необходимо сосредоточиться. Прошу вас ни о чем меня не спрашивать. Дайте мне глоток рому… — Сделал один глоток, не больше, и поднялся на палубу.

Ветер, подобно ручной птице, летел вровень со стоящим у поручней человеком, ветер касался его щек своей шершавой рукой и запускал пальцы в седеющие и редеющие волосы, мягкие на ощупь и чуть влажные от тысячи водяных мельчайших брызг. Эдгар помянул черта и сплюнул.

— Чего это я плыву в такое место, где ничто и никто не ждет меня, где никто и ничто не влечет к себе… Загадка… странность, но — посмотрим, посмотрим, может быть, и будет что-нибудь интересное…

Вспомнил о загаданном выигрыше своем.

— Это так же странно, как и рассказы мистера По, — рассмеялся он и зашагал пританцовывая. В кают-компании ему дали вина, сигар, он изрядно выпил, почти залпом, в пять страшнейших затяжек втянул в себя манилу и почувствовал неприятное, тошнотное головокружение.

— Пойду прилягу, — сообщил он капитану и всему старшему составу судна. — Мне что-то…

Он заснул сразу же, как только коснулся телом матраца и головой подушки. Он захрапел и во сне видел волков — обыкновенных диких зверей, которых кто-то высокий, темный и колючий называл морскими. Эдгар стал спорить, кричать; помощник капитана тряхнул его за плечо и громко позвал по имени. Храп и бред прекратились. Помощник сказал:

— Слава богу, он только пьян, а мы думали…

«Роберт Фултон» еще три дня и три ночи колесил по морям и заливам, и наконец вахтенный сказал Эдгару:

— Завтра рано-рано, часа в три, пристанем, куда вам надо, сэр. — И добавил: — Ждут вас, надо думать, не дождутся в Санкт-Петербурге! Как похудели-то, господи!.. Ну, ничего, там откормитесь. Петербург провиантом весьма снабженный город. Бывал я дважды…

— А люди как? — спросил Эдгар, стараясь поймать в глазах моряка фалыпивинку или ложь. — Люди какие? Скучные? Мрачные? Злые? Добрые?

— Люди разные, — ответил вахтенный. — Как и везде. Выпить умеют, это они здорово делают, сэр. В карты играют лучше всех других. В драке идут до самой смерти, — народ необыкновенный, прямо скажу, сэр. Вам понравится, сами увидите.

Над Финским заливом стоял туман, косой стеной падал дождь, по-собачьи выл ветер, — звуки и явления, хорошо знакомые каждому, здесь, в нескольких километрах от Санкт-Петербурга, показались Эдгару какими-то особенными, другими, — здесь все казалось более интересным, как и подобает человеческому глазу видеть в чужих краях не то, что там есть, а что глазу приказывают голоса, сердце, воображение — в особенности то воображение, которое долгое время преизбыточно насыщали приязнью и любовью к чужим краям, воспитывали его в картинных галереях, в сборниках прозы и стихов. Эдгару всегда приказывало сердце, а потому Санкт-Петербург понравился ему еще издали, сквозь туман…

По заведенному издавна обычаю на борту судна отслужили молебствие, помянув в молитвах