состоянии.

– У меня нет сил, – словно оправдываясь, сказал он Бабушкину. – Я просто не дойду до этого вашего радиокомитета.

– Он же недалеко от вас, почти на Невском, – не сдавался тот. – Как же до нас добираются люди, живущие в другом конце города? Ведь у них не больше сил, чем у вас! Впрочем, – голос Бабушкина как-то сник, – я забыл…

– Что вы забыли? – встрепенулся Валицкий.

– Я получил указание… не настаивать, если состояние здоровья…

Бабушкин встал и протянул руку к своей шубе.

– Подождите!.. – вырвалось у Валицкого. Но дальше он не знал, что сказать. – Пожалуйста, подложите в печку дров, – смешавшись, пробормотал Федор Васильевич.

Бабушкин сделал шаг по направлению к печке и вдруг пошатнулся, раскинул руки, точно хотел опереться о далекие стены.

– Что с вами? – насторожился Валицкий.

С непонятно откуда взявшейся энергией он вскочил из-за стола и подхватил Бабушкина под мышки. Но тот уже твердо стоял на ногах. Освободившись от рук Валицкого, он как ни в чем не бывало подошел к сложенным в кучку обломкам мебели, наклонился и, взяв несколько из них, подбросил в печку.

– Вам стало нехорошо? – спросил Валицкий.

– С чего вы взяли? – запальчиво ответил Бабушкин, не глядя в сторону Валицкого. – Просто у вас паркет натерт.

Валицкий покачал головой. Как любой ленинградец этих дней, он хорошо знал симптомы голодного обморока.

– Паркет у нас натирали в последний раз за месяц до войны, – сказал Федор Васильевич. – А вам, молодой человек, надо полежать.

– Мне надо обойти еще пять человек, – ответил Бабушкин я бросил в печку еще одну темно- красную лакированную деревяшку.

– Обойти? Я думал, что такая солидная организация, как ваша, располагает автомобилями.

– На машинах мы ездим на фронт. Только на фронт. Экономия горючего.

«Действительно, я выгляжу глупцом, – подумал Валицкий. – Если нет возможности завезти в город хлеб, то откуда же взяться бензину?» И спросил упавшим голосом:

– Вот вы только что сказали, что выезжаете на фронт. Ну, а как там дела?

– Поправляются, – преувеличенно бодро ответил Бабушкин. – Вступила в строй Ладожская трасса. Теперь у нас есть связь с Большой землей, так сказать, посуху… если забыть, что подо льдом вода.

– Я слышал об этом, – сказал Валицкий. – Только почему же не увеличивают продовольственные нормы? Или нам очень мало присылают?

Бабушкин молча помешал в печке угли короткой кочергой, прикрыл дверцу и встал. Валицкий заметил, что он сделал это с трудом, тяжело опираясь рукой о подлокотник кресла. И ответ его прозвучал устало, как бы через силу:

– Вы, видимо, плохо представляете себе положение, в котором находится Ленинград. Мы же в блокаде.

– Это общеизвестно, – холодно сказал Валицкий, задетый снисходительным тоном Бабушкина.

– Мы в двойном кольце, – как бы не слыша Валицкого, продолжал Бабушкин. – И узел второго кольца – это Тихвин.

– Да, да, Тихвин, – словно эхо, повторил Валицкий и замолчал.

– Ну хорошо, Федор Васильевич, – отчужденно проговорил Бабушкин. – Я доложу моему начальству, что вы нездоровы и сейчас выступить не можете. Будем надеяться, что в дальнейшем…

– Кто вам сказал, что я не могу выступить? – словно очнувшись, выпалил Валицкий неожиданно для самого себя.

– Вы же… – начал было Бабушкин, но Федор Васильевич снова прервал его, закидывая голову давно уже забытым горделивым движением.

– Я просто сомневался в моей, так сказать… компетентности. Когда я должен выступать?

– Значит, вы согласны? – обрадовался Бабушкин. – Это же замечательно! Нам хотелось бы завтра, в пять часов. Если, конечно, это вас устраивает.

– У меня достаточно свободного времени.

– Вот и отлично, – не замечая горькой иронии, так же радостно сказал Бабушкин. – И знаете что, – мы пришлем сюда нашего сотрудника, чтобы помочь вам дойти. Скажем, завтра к четырем!

– Благодарю. В подобной помощи не нуждаюсь, – заносчиво отказался Валицкий, хотя со страхом думал о том, что завтра, кроме уже привычного маршрута до столовой и обратно, ему предстоит дополнительный путь в радиокомитет.

– Еще лучше! – легко уступил Бабушкин. – Тогда договоримся так: в половине пятого наш человек будет ждать вас в проходной. Вы назовете свою фамилию, и он проводит в студию. Не забудьте захватить паспорт. У нас, знаете, строгости. И последнее: за выступлением мы присылать не будем.

– Что такое? – не понял Валицкий.

– Ну, вы просто захватите текст выступления с собой.

– То есть… мне нужно его предварительно написать?

– Разумеется! Это всегда так делается. Вам же будет гораздо легче говорить, имея перед собой текст.

– Да, да, вы правы, – согласился Валицкий.

– А вы молодец, Федор Васильевич, – совсем по-мальчишески воскликнул Бабушкин.

Он надел свою шубу, поднял воротник и стал обматываться сверху теплым шарфом. Валицкий проводил его по лабиринту темных комнат и вернулся в свой кабинет почти в отчаянии. Дурацкое самолюбие! Стоило этому Бабушкину заподозрить его в полной беспомощности, и он дал согласие на дело, в котором не имел никакого опыта.

Федор Васильевич попытался вообразить себя один на один с подвешенным или установленным на кронштейне микрофоном. «С чего же я начну? – подумал он. – Каковы должны быть первые мои слова? Товарищи? Граждане? Друзья?»

Но тут же вспомнил, что последнее из этих трех слов было уже произнесено Сталиным в его речи третьего июля. Первые же два звучали слишком официально.

Валицкий не чувствовал робости, когда несколько месяцев назад помчался в Смольный и был принят там Васнецовым. Его ни в какой мере не смутила встреча с человеком, занимающим в Ленинграде такое высокое положение. Он, Валицкий, выложил тогда ему все, что считал нужным, и даже пригрозил, что будет жаловаться Сталину…

Совершенно свободно чувствовал себя Федор Васильевич и в тот раз, когда Васнецов сам неожиданно посетил его: вступил даже в спор с секретарем горкома.

А на заводе Кирова? Разве не он, Валицкий, кричал там на командиров, когда их бойцы неправильно рыли окопы? Разве не он, преодолевая все «заслоны», ворвался однажды в кабинет директора, проводившего важное совещание?..

Но теперь, представив себя один на один с микрофоном, сознавая, что его голос раздастся в десятках тысяч ленинградских репродукторов, Валицкий почувствовал полное смятение…

«О чем же я поведу речь? – трепеща допрашивал он себя. – Легко говорится: ободрить… укрепить веру… внушить. Но как?!»

В памяти Федора Васильевича возникли отдельные фразы, какие-то обрывки из радиопередач, слышанных в последнее время. Единственно, что Валицкий слушал внимательно, боясь пропустить хоть слово, были сводки Совинформбюро. Остальное мало интересовало его. А ведь выступали разные люди: военные, рабочие, поэты, какие-то даже профессора, рассказывавшие, как идет работа над созданием заменителей натуральных пищевых продуктов. Однако все попытки Валицкого припомнить сейчас произносившиеся ими слова, чтобы как-то приспособиться к стилю, принятому на радио, заканчивались безрезультатно…