собираются убить так, как убивают негодяя. Если, с божьего дозволения, король мой узнает об этом злодействе, то не оставит его безнаказанным.

Когда он договорил эти слова, ему надели на шею алмазную цепь, а на голову шляпу со шнуром, усыпанным драгоценнейшими каменьями.

— По-видимому, — заметил он, — здесь намереваются соблюсти обычай древних римлян, которые украшали прекрасными гирляндами жертвы, предназначенные для заклания; вы облачили меня в богатые одежды, чтобы вести на смерть: к чему мне вся эта пышность?

Как только с одеванием было покончено, ему сказали, чтоб он шел туда, куда его отведут. Он выразил свое согласие, собираясь схватить первый пригодный для защиты предмет, какой попадется под руку, дабы оказать сопротивление тем, кто вздумает причинить ему какое-либо зло, ибо вовсе не намеревался принять смерть от убийц, не дав им достаточных доказательств выдающейся своей храбрости.

С этим намерением покинул Франсион горницу, причем лицо его обличало не большее возбуждение, чем если б он шел на пиршество. Не думаю, чтоб Сократ, будучи в таком же положении, намного превзошел его душевной стойкостью. Проходя вместе со своими проводниками по галереям и покоям, Франсион напряг слух, чтоб расслышать песенку, которую распевали где-то неподалеку. Она оказалась его собственного сочинения, и припев ее был таков:

Это показалось ему хорошим предзнаменованием, и, почитая смерть свою не такой уж близкой, он задумался над доносившимся до него голосом и пришел к убеждению, что он уже часто его слышал, но только не мог вспомнить, где именно. Наконец перед ним вырастает шут Клеранта, который направляется к нему, мурлыча песенку, и обнимает его с выражением сердечнейшей привязанности и почтения.

— Мой добрый наставник, — воскликнул он, — где это вы были все время? Я уже давно вас ищу; впредь мы будем веселиться вместе.

Франсион весьма подивился, кто бы это мог привести сюда Колине, но не стал смеяться его шутовским выходкам, а велел ему скромно удалиться и сказал, что они побеседуют в другой раз. Дойдя до дверей большой залы, он увидал над ними табличку, обрамленную венком из цветов, и прочел на ней следующие слова, начертанные золотыми литерами:

«Да не переступит сего порога тот, кто не обладает поистине храброй душой, кто не отрекся от пошлых мнений и не предан удовольствиям любви».

Франсион входит, вполне уверенный, что имеет на это право, и застает там четырех дворян и пять дам, сидящих на стульях в одном из углов и неподвижных, как статуи. Наконец одна из женщин внушительным тоном приказывает ему расположиться на принесенном для него табурете.

— Итак, друг мой, — сказала она, — вы обидели Ремона; мы собрались здесь, чтобы вас судить.

— Я хотел бы услышать, — отвечал Франсион, удивленный этой необычной процедурой, — в чем состоит мое преступление.

— Вы притворяетесь, будто ничего не знаете, — возразил ему один из дворян, — а потому с вами вовсе не будут об этом говорить.

Тогда все девять судей принялись совещаться, как бы обдумывая, какое им вынести решение, после чего дама, первой взявшая слово, вернулась на свое место и провозгласила:

— Рассмотрев обиды, которые Франсион, самый неблагородный и вероломный из всех странствующих рыцарей, нанес Ремону, почтившему его искренним дружеством, мы повелеваем: передать Франсиона в руки суровейшей дамы, дабы наказала она его так, как он того заслуживает,

По оглашении этого приговора из соседней боковушки появилась Лорета, которой передали Франсиона в полное ее распоряжение. Удивление его было неописуемо: он не знал, радоваться ли ему или печалиться. Тотчас же выходит Ремон, который, обняв своего гостя, освобождает его душу от недоумения и говорит:

— Вот теперь, любезный друг, я предъявлю вам доказательства искренней своей приязни, угостив вас всеми наслаждениями, какие смог придумать: я послал за вашей Лоретой, дабы ее присутствие доставило вам удовольствие, если вы продолжаете ее любить, а кроме того, пригласил еще пять дам, из коих одна — моя Елена, так что у вас есть, кого выбрать. Эти четверо дворян — отменнейшие кавалеры нашего края и вполне достойны вашего общества. Один из них, сеньор Дорини, итальянец, о коем я вам уже говорил, а остальных вы сами ближе узнаете. Нам следует всем вместе устроить знатное пиршество. Проявленная мною ненависть служила лишь для того, чтоб плоды дружбы, которую я к вам питаю, показались вам теперь более сладостными. Я был весьма высокого мнения о стойкости вашей души и знал наверняка, что сообщение об угрожающей вам смерти не отразится на вашем здоровье. Кроме того, я был вынужден так поступить, ибо хотел уклониться от встречи с вами и продержать вас еще немного в постели, намереваясь с большим удобством подготовить без вашего ведома все необходимое, чтоб вы могли провести некоторое время наиприятнейшим образом.

На это Франсион отвечал, что, несмотря на полученные км донесения, не верил в дурные намерения Ремона, после чего они обменялись еще несколькими комплиментами, заверяя друг друга в вечной дружбе, Вот что произошло между Ремоном и Франсионом, и действительно, бургундец был прав, обещая устроить потрясающее пиршество, ибо мир не знал подобной затеи, и их вакханалия превзошла даже его собственные ожидания. Вот почему, о девочки и мальчики, сохранившие еще остатки девственной стыдливости, предостерегаю вас своевременно: остановитесь здесь или перешагните через сию главу, в коей повествуется о вещах, непривычных для вашего слуха. Мне скажут, что надлежало их опустить; но да будет вам ведомо: без этого повесть была бы несовершенной, ибо такие сатирические книги, как эта, подобны телам людей, которые становятся мишенью злобы и насмешек, когда их холостят. Я уже заявлял, что, взявшись бичевать всевозможные пороки людей и потешаться над их дурачествами, должен был представить многие факты во всей наготе, дабы их смехотворность вытекала из них самих. Впрочем, здесь не встретится никаких таких непристойностей, каких не позволяли бы себе светские люди в гораздо большей мере. Вот почему мы будем продолжать наудачу и полагаем, что делается все это без какого-либо дурного намерения, а лишь для того, чтоб провести весело несколько часов.

А посему скажем, что Франсион перестал удивляться своему облачению, ибо Ремон и прочие дворяне были наряжены почти таким же образом. Даже дам, одетых запросто и по-будничному, отвели в горницу, где для них были уготовлены античные одежды, ибо ничто так не красит женщин и не придает им такой величественности, как это платье. Тем временем Агата пришла приветствовать Франсиона и рассказала ему, как она ездила в замок Валентина и уговорила его отпустить с ней племянницу в паломничество к некоей святыне, находящейся в десяти милях оттуда, и как благодаря этой уловке она привезла Лорету к Ремону согласно заговору, составленному ими на постоялом дворе.

Тут Агате сказали, чтоб и она шла переодеваться вместе с другими, а так как ей смертельно хотелось хотя бы еще раз в жизни выглядеть авантажной, то она весьма этому обрадовалась и рассталась с Франсионом. Вскоре она вернулась, сияя от радости, и объявила мужчинам, чтоб они незамедлительно следовали за ней, ибо она покажет им нечто интересное. Одна из дам покинула горницу, где находились