Йоркшире она пришлась бы по вкусу.

Затем он повернулся к Лидди и добавил:

— Ну, а вы что скажете, Румяное Яблочко? Каково ваше мнение о графине?

— Мне кажется, она — ангел! — с чувством воскликнула Лидди.

Табби выбранила ее за большую вольность, с которой она осмелилась говорить в обществе, а хозяйка дома презрительно заметила, что, должно быть, девица воспитывалась в каком-нибудь деревенском пансионе.

Нашу беседу прервало появление молодого сквайра, который прискакал во двор, бледный, как мертвец, и крикнул, что на карету напала шайка разбойников.

Мы с племянником бросились в конюшню, где стояла оседланной его лошадь, а также лошадь его слуги с пистолетами в седельных сумках. В один миг мы были на конях и приказали Клинкеру и Даттону следовать за нами; но, невзирая на поспешность нашу, мы прибыли к месту действия уже тогда, когда все кончилось, а граф с графиней находились в безопасности в доме Грива, который показал себя с наилучшей стороны. На повороте дороги к той деревне, где оставались слуги графа, внезапно появились верхом два разбойника с пистолетами в руках. Один из них наставил пистолет на кучера, а другой потребовал у графа денег, меж тем как молодой сквайр пустился улепетывать во всю прыть и без оглядки. Граф потребовал, чтобы разбойник отвел пистолет, ибо графиня ужасно испугалась, а затем без малейшего сопротивления отдал кошелек. Но негодяю было мало богатой добычи, и он попытался снять с графини серьги и ожерелье, а графиня начала кричать от испуга. Муж ее, взбешенный насилием, вырвал пистолет из рук разбойника и, наставив на него, спустил курок; но разбойник, зная, что пистолет не заряжен, вынул из-за пазухи другой пистолет и, по всей вероятности, уложил бы графа на месте, ежели бы чудесное вмешательство не спасло ему жизнь.

На счастье, там проходил аптекарь Грив. Он подбежал к карете и ударом палки, которая была единственным его оружием, поверг разбойника наземь, выхватил у него пистолет и бросился на другого негодяя; тот выстрелил наобум и, не оказав сопротивления, умчался куда глаза глядят. Граф вместе с кучером схватили оставшегося разбойника, связали его ноги под брюхом его лошади, и Грив повел ее в деревню, куда двинулась также и карета. С большим трудом успокоили графиню, готовую лишиться чувств, после чего ее доставили в дом к аптекарю, который стал приготовлять ей лекарство в своей лавке, в то время как жена его с дочерью хлопотали около нее в другой комнате.

Я застал графа в кухне; он разговаривал с приходским священником, и ему не терпелось поскорей увидеть своего избавителя, которого он еще не успел поблагодарить за великую услугу, оказанную ему и его супруге.

В это время через кухню прошла дочь аптекаря со стаканом воды в руке. Граф де Мельвиль невольно обратил внимание на ее очень миловидное личико.

— Да, — сказал священник, — это самая примерная и красивая девушка у меня в приходе, и, если бы мог я оставить моему сыну десять тысяч фунтов дохода, я дозволил бы ему положить их к ее стопам. Когда бы мистер Грив столь же заботливо копил деньги, сколь ревностно исполняет свои обязанности истинного христианина, Фаине оставалась бы так долго у него на руках.

— А какое имя дали ей при крещении? — спросил я.

— Шестнадцать лет назад, — отвечал священник, — я окрестил ее Серафиной Мельвилией.

— Как? Как вы сказали? — с жаром воскликнул граф. — Вы назвали ее Серафиной Мельвилией?

— Вот, вот… — ответил священник. — Мистер Грив объяснил тогда мне, что он дал ей имена двух знатных особ в чужих краях, а сим особам он обязан больше чем жизнью.

Граф не произнес больше ни звука, но бросился в гостиную комнату и закричал:

— Дорогая моя! Это ваша крестница! Тогда миссис Грив схватила руку графини и воскликнула с великим жаром;

— О мадам! О сэр! Я… я — ваша бедная Элинор! А то моя Серафина Мельвилия. Дочка, это — граф и графиня де Мельвиль… благородные, великодушные благодетели твоих родителей, когда-то столь несчастных!

Графиня, встав со стула, обняла милую Серафину и ласково прижала ее к груди, а мать, проливая слезы, обняла ее. Это трогательное зрелище завершилось появлением самого Грива, который упал на колени перед графом

— Вы видите, — сказал он, — раскаявшегося грешника, который в конце концов может взирать без страха на своего благодетеля.

— Фердинанд! — воскликнул граф, поднимая его и заключая в объятия. — Друг детства моего и юности! Так это вам я обязан спасением моей жизни!

— Бог услышал мою молитву и дал мне случай быть достойным ваших благодеяний и покровительства.

И он поцеловал руку графини, между тем как граф де Мельврль расцеловал ею лену и прелестную дочку, и все мы были весьма растроганы этой чувствительной встречей.

Короче говоря, Грив был не кто иной, как граф Фердинанд Фатом, приключения которого были описаны в книге несколько лет назад. Вступив на путь добродетели, он переменил свое имя, чтобы укрыться от розысков графа, великодушной помощи коего он решил больше не принимать, вознамерившись жить только плодами рук своих и соблюдая во всем умеренность. Таким образом, он поселился в деревне как аптекарь и хирург и в течение нескольких лет боролся с бедностью, которую и он и его жена переносили с примерным терпением. В конце концов благодаря неустанному исполнению своих лекарских обязанностей, которые он исправлял с человеколюбием и успехом, он добился того, что немало земельных арендаторов и поселян стало у него лечиться, вследствие чего он имел возможность жить безбедно.

Его почти не видели смеющимся, он был благочестив без притворства и все время, свободное от работы, отдавал воспитанию дочери и занятию науками. Одним словом, искатель приключений Фатом под именем Грива завоевал всеобщее уважение в этих краях и почитался за образец учености и добродетели.

Обо все этом я узнал от священника, когда мы покинули комнату, чтобы не мешать их сердечным излияниям. Не сомневаюсь, что граф и графиня будут просить Грива оставить свои занятия и снова соединиться с графским семейством, а поскольку дочь его, кажется, весьма полюбилась графине, последняя будет настаивать на том, чтобы Серафина сопровождала ее в Шотландию.

Пожелав этим достойным людям всяческого благополучия, мы вернулись к сквайру и ожидали от него приглашения переночевать, ибо шел дождь и было ветрено. Но, должно быть, гостеприимство сквайра Бардока столь далеко не простиралось во славу Йоркшира, и потому мы уехали в тот же вечер и остановились на постоялом дворе, где я схватил простуду.

В надежде прогнать ее, покуда она во мне не угнездилась, я решил посетить другого моего родственника, мистера Пимпернела, проживавшего милях в десяти от места нашей стоянки.

Пимпернел, младший из четырех братьев, учился на законоведа в Фарнивел Инне; все старшие его братья умерли; он, в знак уважения к его семейству, был допущен в суд как адвокат и вскоре после такого возвышения наследовал поместье своего отца, которое было весьма значительным. В свой дом он прихватил все крючкотворство и все уловки ничтожного, бесстыжего кляузника, а также жену, которую он купил у ломового извозчика за двадцать фунтов, а затем нашел средства добиться назначения мировом судьей. Он не только гнусный скряга, но скупость его соединена с властолюбием, поистине дьявольским. Он грубый муж, жестокосердный отец, бесчеловечный хозяин, помещик-угнетатель, сосед-сутяга и пристрастный судья. Друзей у него нет, что же до гостеприимства и пристойного поведения, то нашего родственника Бардока можно счесть принцем по сравнению с этим злобным негодяем, чей дом весьма походит на тюрьму.

Оказанное нам гостеприимство в точности соответствовало нраву Пимпернела, который я описал. Ежели бы это зависело от его жены, нас приняли бы любезно. Несмотря на свое низкое происхождение, она достойная женщина, и соседи почитают ее, но в собственном своем доме она не может потребовать глотка пива, а еще того меньше может печься о воспитании своих детей, которые бегают, как дикие, степные жеребята. Черт его побери! Он такой гнусный негодяй, что у меня больше нет желания о нем говорить.

К тому времени, когда мы прибыли в Хэрроугейт, у меня снова начались ревматические боли. Шотландский законовед, мистер Миклуиммен, столь настойчиво восхвалял купанье в здешней горячей воде,