Может быть, в эту минуту у обвиняемого негра были те же мысли, он переживал тот же ужас? Чувствовал ли он, что все против него и что его скоро сотрут в порошок, как если бы все эти люди, негры и белые, умышленно образовали круг, чтобы удушить его? А он все пытался говорить в этом шуме, говорил сам с собой пронзительным голосом, снова повторял свою историю.

Тогда, предельно напрягая нервы, невзирая на Буйу, ломавшего ему руку, невзирая на взгляд Адели, невзирая на улыбавшегося ему прокурора, Тимар зарычал, буквально зарычал и еще больше приподнялся на носках. По его бескровному лицу струился пот, а горло так сдавило, что мучительно больно было говорить.

— Это не правда! — прохрипел он. — Это не правда! Он не убивал! Это… — И он продолжал, рыдая:

— Это она! Вы же прекрасно знаете!

Страшным усилием Буйу скрутил ему руку и швырнул его под ноги толпы. Тимар потерял сознание.

Он ухмыльнулся и вполголоса произнес:

— Конечно. Этого не может быть.

Двое пассажиров обернулись, но он оглядел их, не моргнув глазом и только пожав плечами, поскольку это были чиновники. Пароход, только что приняв шлюпки на борт, медленно покидал либревильский рейд. Тимар сидел в баре, на конце палубы первого класса. Вдруг он вскочил. Только сейчас до него дошло, что он в последний раз видит эту желтую линию пляжа, более темную линию леса, красные крыши н веерообразные кроны кокосовых пальм.

Взгляд у него был пристальный, лицо постоянно меняло выражение. Он то и дело строил гримасы, сжимал свои длинные пальцы, говорил вполголоса с самим собой, ни на кого не обращая внимания.

— Значит, меня действительно проводили на вокзал?

Он знал, что говорит глупости, что в Либревиле нет вокзала, что он сам сел в шлюпку, а на берегу никто даже не помахал ему на прощание платком. Но слово «вокзал» в эту минуту было приятно. Оно напоминало отъезд из Франции, вокзал в Ла-Рошели, мать, сестру.

Тимар очень устал. Ему не переставали твердить об этом. А все из-за той потасовки. Никогда раньше он не устраивал скандалов, особенно в общественных местах. Ведь он был воспитанным молодым человеком, а характер его скорее можно было назвать мягким.

Однако, когда Буйу закрутил ему руку, когда он очутился один среди возбужденной толпы, Тимар понял, что здесь его ненавидят, и стал бить куда попало.

Негры и белые смешались в одну кучу. Копошащуюся массу вытолкали на улицу, и там Тимара били ногами в лицо. Шлем исчез. Солнце палило голову. По лицу текла кровь.

Ему приходилось видеть драки, но никогда он не принимал в них участия. Обычно отходил подальше, а теперь оказался в самой гуще. И он обнаружил, что удары причиняют меньше боли, чем это кажется. И не нужно быть особенно храбрым, чтобы давать отпор.

Итак, все были против него. Он наносил удары направо и налево. Дрался до тех пор, пока, неизвестно каким образом, не очутился в сумраке комиссариата полиции.

Тимар различал полосы света и тени, столик, за которым пили виски. Он сидел на стуле, а комиссар стоял напротив и так странно смотрел на него, что Тимар в недоумении невольно провел рукой по лбу и пробормотал:

«Прошу прощения. Я и сам хорошенько не помню, что случилось. Там все на меня обозлились».

И он сделал попытку вежливо улыбнуться. Но комиссар не улыбался и не переставал разглядывать его с холодным любопытством.

«Пить?»

Так он мог обратиться и к негру, и к собаке. Протянув ему стакан с водой, комиссар стал ходить взад и вперед по комнате.

Тимар хотел подняться.

«Сидите!»

«Чего мы ждем?»

Похоже было, что все это происходит во сне.

«Садитесь!»

Люди не дают себе труда отвечать на его вопросы.

В голове Тимара снова зародилась мысль, что против него составлен заговор.

«Войдите, доктор! Как поживаете? Вы знаете, что произошло?»

Комиссар взглядом указал на Тимара. Доктор заговорил вполголоса:

«Что будем делать?»

«Придется его арестовать. После такого скандала…»

«Это вы затеяли скандал?» — обращаясь к Тимару, пробормотал доктор с той же холодностью, что и комиссар.

Он поднял одно веко Тимара, опустил его, не более пяти секунд щупал пульс и оглядел молодого человека с ног до головы.

«Вот так-так! — доктор повернулся к комиссару. — Выйдем на минуту!»

Они пошептались на веранде. Вернувшись в комнату, комиссар почесал лоб и позвал боя:

«Соедини меня по телефону с губернатором!»

Потом, взяв трубку, заговорил:

«Алло. Да, так, как мы думали. Я доставлю его туда, а? Даже если б оказалось не это, ничего другого не остается. Знаете, как настроены лесорубы! Вы там будете?»

«Пойдем!» — взяв шлем, приказал он Тимару.

И Тимар последовал за ним, сам удивляясь своей покорности. Он испытывал полное безразличие ко всему. Никогда еще у него не было такого безволия, такой слабости в руках, ногах, голове. Жозеф вошел за комиссаром во двор больницы, даже не думая о том, зачем его сюда привели. Автомобиль губернатора уже стоял здесь. В очень чистой комнате — намного чище номеров отеля — они застали самого губернатора, который поклонился, когда Тимар протянул ему руку.

«Я не знаю, молодой человек, отдаете ли вы себе отчет в том, что натворили?»

Честно говоря, он одновременно и отдавал и не отдавал себе в этом отчета. Он дрался! Он вспоминал негра и негритянку, которые что-то без конца говорили в раскаленном от зноя зале, и Адель, глядевшую на него издалека с испугом.

«У вас есть деньги?»

«Кажется, есть еще немного в банке».

«В таком случае вот вам мой совет: через два дня здесь будет пароход „Фуко“, возвращающийся во Францию. Уезжайте».

Тимар пытался спорить. Стараясь держаться с достоинством, он заявил:

«Я хотел бы рассказать вам об этой истории с Аделью».

«В другой раз. Сейчас ложитесь спать».

И, оглядев его с одинаковым холодным пренебрежением, комиссар и губернатор удалились. А Тимар уснул.

У него был жар и нестерпимо болела голова.

А теперь он на пароходе. И, собственно говоря, не помнит, как сюда попал.

Два раза к нему заходил комиссар. Тимар спросил, не может ли он повидаться с Аделью».

«Не надо».

«Что она говорит?»

«Ничего не говорит».