французов, которые, как Тимар, только что прибыли в город.

За столом, покрытым зеленым сукном, сидел, должно быть, председатель суда. Были ли находившиеся по обе стороны от него люди заседателями? А может быть, он вершил суд один? Тот, что писал, безусловно, являлся секретарем. Но что здесь делали прокурор и комиссар полиции, которые устроились на соломенных стульях, вытянув ноги? И еще какие-то лица, которых Тимар не знал.

В открытых окнах виднелись неподвижные фигуры негров. Все белые явились в светлых полотняных костюмах, и большинство из них, спасаясь от солнечных лучей, оставалось в шлемах. Они курили и чувствовали себя как дома.

Тимар, затерявшийся среди негров, искал глазами Адель и долго не мог ее найти.

Уснуть ему удалось только под утро. Буйу, безусловно умышленно, не стал его будить, и когда Жозеф открыл глаза, уже было десять. Тимар, даже не побрившись, спустился в нижний этаж, застал в доме только одного боя и сразу же умчался с грязным лицом и в мятом костюме, не выпив кофе. Он стремительно ворвался в толпу черных, в самое пекло суда, но не сразу освоился с обстановкой, не сразу мог увидеть и понять, что здесь происходит.

Белые, все без исключения, изнемогали от жары. В первом ряду перед веревкой полуголый негр, с лицом жителя лесных дебрей, монотонно излагал какую-то жалобу, иногда сопровождая слова робким жестом руки с розовой ладонью, тогда как ноги его находились в позиции «смирно».

Слушал ли его кто-нибудь? Белые болтали между собой. Председатель то и дело поворачивался к окнам и что-то кричал. Тогда негры, сгрудившиеся на веранде, немного отодвигались, чтобы через короткое время снова сжаться в плотную массу.

Тимар не понимал слов туземца, не знал, что это за человек. Но теперь он разглядел поблизости от прокурора черное платье Адель и ее профиль. Она его еще не заметила. Тимар видел, как она делает кому-то знаки.

Негр неумолчно бормотал, жалобно произнося фразу за фразой. На стене висели часы с тусклым циферблатом, какие можно видеть во всех присутственных местах. Стрелки двигались рывками. Бой, пробравшись сквозь толпу к председателю, поставил на стол поднос со стаканами, сифон и бутылку. Мужчины за столом стали пить, по-прежнему не обращая ни малейшего внимания на негра. Адель только что заметила Тимара.

Бледная, затаив дыхание, она издали смотрела на него, а он уставился на нее с нескрываемой злобой.

Тимар до сих пор ничего не ел и не пил. У него кружилась голова, но, чтобы видеть, он вынужден был стоять и даже приподниматься на цыпочки.

— Ладно! — вдруг заявил председатель, посмотрев на часы, которые показывали без четверти одиннадцать. — Тихо!

Негр ничего не понял, но инстинктивно замолчал.

— Переведи нам то, что он рассказал. Это уже относилось к другому негру в белых брюках и черной куртке. На нем был целлулоидный воротничок и очки.

Переводчик обладал глухим голосом, напоминавшим отдаленный гром.

— Он говорит, что никогда не видел Тома, что они даже не из одной деревни и что он никогда не слыхал про такого.

У переводчика ушло три минуты на то, чтобы вытолкнуть из себя эти несколько фраз.

— Громче! — закричал председатель.

— Он говорит, что все началось с коз, которых он потребовал у своего шурина, потому что его жена ушла с человеком из другой деревни. Это была его первая жена, одна из дочерей старосты, и она повсюду рассказывала…

Никто не слушал. У Тимара, как и у других, не хватало мужества следить за путаной нитью рассказа, из которого, сверх того, ускользало каждое второе слово.

Он смотрел на Адель. Его мозг сверлила мысль, где и с кем она провела ночь.

— Ему ни за что не хотелось отдать козу…

Внезапно четыре негра враз затараторили на своем диалекте, обращаясь к говорившему и перебивая друг друга. Голоса у них были пронзительные, и обвиняемый, повязанный тряпкой, служившей ему набедренной повязкой, с испугом поочередно оглядел их.

Все происходящее утрачивало реальность, стоило хоть несколько минут внимательно следить за ним, превращалось в нелепый кошмар, в дикую пародию. На столе с зеленым сукном стояло виски. Белые предлагали друг другу папиросы и говорили о вещах, не имеющих никакого отношения к делу.

Среди них был и Буйу, еще три лесоруба и счетовод.

Они образовали промежуточную группу между официальными лицами и неграми и стояли перед окном у самой веревки. Буйу закричал первым:

— Хватит!

Другие белые поддержали его:

— Хватит!

Председатель позвонил в колокольчик, напоминавший детскую игрушку.

— Нам остается заслушать жену Амами? Где Амами?

Стоявшая у порога негритянка, расталкивая толпу, стала пробираться к веревке. Это была старая женщина с отвислой грудью. На руках и на животе выступала татуировка, а череп был наголо выбрит.

Старуха остановилась там, где ей приказали. Тимар глядел на ее профиль, и вдруг перед ним возник образ той девушки, с которой он развлекался в деревушке на берегу реки. Разве это были не те же черты, не та же линия плеч и бедер? Уж не мать ли она той молодой негритянки?

В таком случае обвиняемый, тот маленький человек, который столько говорил впустую, ее отец?

Тимар стал сравнивать чудесный образ девушки, ее стройную фигуру и округлые линии с тем жалким зрелищем, которое представляла эта пара. Оба были почти нагишом. Кожа старухи имела землистый оттенок.

Супруги держались на некотором расстоянии друг от друга. Тимар уловил взгляд мужа, ответный взгляд жены и понял, что они совсем не соображают, ни где находятся, ни зачем их сюда привели, и особенно не понимают того, за что на них взъелись. Мужчина, курносый, красноглазый, исподлобья бросал вокруг себя безумные взгляды.

Никто не обращал на них внимания. Но в тот же миг Тимар заметил, что его пристально разглядывает Буйу и даже едва уловимо кивает, одновременно выражая как бы просьбу и угрозу: «Спокойно!»

Теперь послышался голос женщины, размеренный, будто все слоги равнозначны. Говоря, она то завязывала, то развязывала набедренную повязку. Для большей уверенности негритянка уставилась в одну точку на стене, рядом с часами, там, где осталось пятно от раздавленной мухи.

Тимар узнал в стоявшем у одного из окон загребного, и тот улыбнулся ему во весь рот. Жара становилась невыносимой. От теснившихся тел белых и негров валил настоящий пар. Острый запах пота смешивался с затхлым запахом трубок и папирос.

Иногда кто-нибудь из присутствующих бесшумно направлялся к выходу, чтобы утолить жажду в отеле и сейчас же вернуться.