Вот, не считая мелочей, все, что произошло за утро.

И все это, в общем, прямо противоположно тому, что по логике должно было произойти. Задавать вопросы имел право только Пи-Эм. Испытывать смущение полагалось бы Доналду: эго он явился за помощью к старшему брату с риском серьезно его скомпрометировать.

В конечном счете Пи-Эм знал сейчас не больше, чем накануне. Да и эту малость он почерпнул из писем Эмили. А письма ее тоже были не такими, какими следовало.

Настолько не такими, что Пи-Эм порой спрашивал себя, зачем она ему пишет. Может быть, по обязанности?

Письма от нее приходили раз в два-три месяца. Интересно, остальным — Доналду и отцу — она пишет чаще? Возможно. Во всяком случае, тон писем к ним совершенно другой, и теперь Пи-Эм подумывал, не состоит ли она в постоянной переписке с Пегги. На эту мысль его навел вид, с каким Доналд говорил о своей первой невестке.

Эмили, например, никогда не интересовалась делами Пи-Эм. Ни разу не поздравила его с успехом, ни разу не спросила, каких усилий этот успех стоил.

Впечатление было такое, что она поставила себе задачу оставаться связующим звеном между членами рассеявшейся семьи и добросовестно выполняла свой долг.

«От Доналда плохие известия. Цены на картофель в этом году такие, что ему, видимо, придется продать ферму. Невезучий он. А больше всего меня огорчает, что из-за этого он наверняка опять начнет пить…»

Вечно Доналд! Доналд и Милдред, о которой Эмиля писала с не меньшей нежностью.

«Они продали ферму себе в убыток. Милдред держится очень мужественно. Обосноваться они хотят в Дэвенпорте, где Доналд надеется получить прежнее место у Фарнесса и Кампмайера…»

Вот две фамилии, которые всегда были чем-то осязаемым для каждого Эшбриджа, хотя связанные с ними представления сводились, в сущности, к двум инициалам на сепараторах и маслобойках. Заводы Фарнесса и Кампмайера, выпускающие эти машины, находились в Ферфилде и Дэвенпорте. От Эпплтона и лавки папаши Эшбриджа до Ферфилда было каких-нибудь десять миль. Рано или поздно всем мальчишкам и девчонкам поселка предстояло идти наниматься к Фарнессу и Кампмайеру.

— Вот кончишь высшую школу, — говорил папаша Эшбридж, — и устроишься у них в дирекции: мне ведь достаточно словечко замолвить.

Пи-Эм не устраивало ни такое будущее, ни разговоры у нем, и он отправился на поиски лучшей участи. Доналд же на первых порах поступил к ним — счетоводом или чем-то вроде. Вероятно, как раз в это время женился на Милдред.

Потом вбил себе в голову, что ему нужна ферма. Не отец ли ссудил его необходимой суммой? Не всей, разумеется: старик небогат, да и не такой человек, чтобы на склоне лет отдать последнее.

Доналд внушает доверие. Всегда внушал. Его все любят.

Словом, деньги он раздобыл, но после нескольких неурожаев вынужден был продать ферму. Из-за этого, как утверждает Эмили, опять запил.

Опять? Выходит, с ним уже бывало? Когда? Почему?

Конечно, мать их пила, но это еще ничего не объясняет. У нее алкоголизм принял форму настоящей болезни, и врачи в один голос утверждали, что считают ее невменяемой.

Женщина она была на редкость тихая, мягкая, добрая.

Запои случались у нее внезапно, с промежутками в несколько недель, порой — месяцев. А уж тогда, как ее ни запирали, она все равно ухитрялась доставать спиртное.

Умерла она еще до отъезда Пи-Эм. И он не пил.

Никогда не пил больше нормы. Умел вовремя остановиться.

«Прямо не знаю, как Доналд и Милдред вывернутся в городе, да еще с детьми. Найти приличное жилье так трудно…»

Эпплтон, Ферфилд, Дэвенпорт — вот узкое пространство, в котором жил Доналд с семьей. Слова «Фарнесс» и «Кампмайер» до сих пор вселяют в них священный трепет.

Чем занимался Доналд почти двадцать лет? Отрывочные сведения на этот счет Пи-Эм почерпнул исключительно из писем Эмили: брат редко писал ему. Прямой связи между ними не было уже лет пять самое меньшее.

Не ему ли полагалось утром задавать вопросы? И не он ли имел право напускать на себя прокурорский вид, качать головой и вздыхать, как делал Доналд?

«Брат у нас человек слабый…».

Вот оно, оправдание! Ты человек слабый, значит, тебе все позволено. Ты человек слабый, значит, ни за что не отвечаешь.

«Не могу прокормить семью. Извини, я человек слабый.

В Айове миллион парней живут тем, что выращивают кукурузу или картофель. А вот мне пришлось продать свою ферму, потому что два года были неурожаи.

Сам видишь, я человек слабый, невезучий!»

И в каждой строке писем Эмили искренняя нежность, искреннее сочувствие!

Она наверняка посылала Доналду деньги. А ведь она только женщина. Тянет в одиночку. И все-таки находит возможность кое-что подбросить.

Отец тоже подбрасывает из Флориды — это уж точно.

Еще бы! Доналд — человек слабый!

Он пьет? Опять-таки потому, что слаб.

Он покушается на убийство, садится в тюрьму с риском опозорить и разорить всю семью.

Он слаб!

В одну прекрасную, вернее, дождливую ночь этот слабый человек сваливается вам на голову. Промок до нитки, переодеться не во что.

«Я человек слабый!»

Нет, он этого не говорит. Он так не думает. Напротив, задирает нос. Устраивается как дома, немедленно начинает звать невестку по имени, просыпается когда захочет, сам себе готовит завтрак. Потом голый, как червяк, возникает в чужой ванной.