Зато теперь и он знает, что ненавидит ее. Его всегда восхищало, какие приятные люди жители долины, как они — это же факт! — умеют ладить друг с другом. Потому что у всех более или менее одинаковые интересы, одинаковый образ жизни? Этого еще недостаточно. Потому что, постоянно рискуя оказаться отрезанным от мира, каждый поневоле зависит от соседей и ему лучше быть с ними в хороших отношениях? А может быть, потому, что неписаное правило, восходящее, вероятно, еще к героическим временам первопоселенцев, требует: не лезь в чужие дела, дай каждому жить по-своему? Если, например, собирается компания, значит, людям так нравится. Но вы можете запереться у себя хоть на целый месяц, и никто вам слова не скажет.

Тем не менее он терпеть не мог м-с Поуп, женщину неблагодарного возраста — ей было от сорока до сорока пяти, скорее, около сорока пяти. Сухая, скрипучая, она притворялась, будто умеет читать по руке, и пользовалась этим, чтобы задавать каверзные вопросы. М-с Поуп.

Бог весть почему тоже не любила его.

По какому, интересно, праву она взирает сейчас на него, не то укоризненно, не то сочувственно покачивая головой и вздыхая?

— Вы плохо ведете себя, Пи-Эм. Вам следовало бы подавать пример остальным. Если бы вы знали, какие только предосторожности мы ни принимаем с самого завтрака, и все из-за вашего приятеля!

До чего же вздорные бабенки! Не надо ему было утром у реки разговаривать с Лил Ноленд. Видно, ее так разобрало, что она, даже не переодевшись, бросилась к телефону и всех перебудоражила.

— Учтите, приятель Пи-Эм… Да, Эрик. Когда приедете, будьте с ним осторожны. Главное, не показывайте, что знаете то, о чем я вам сейчас по секрету скажу.

Он терял рассудок. Да, да, сходил с ума. И снова может сойти. Ему категорически нельзя пить. Ни рюмки, понятно?

Вначале, сразу по приезде, Пи-Эм не обратил на это внимания. Он был слегка встревожен, вернее, немного не в себе, как бывает, когда вы без всяких к тому оснований чувствуете себя не в своей тарелке; злился на брата, сам не зная за что, но был убежден, что все пройдет после одного-двух коктейлей.

Жилище Нолендов он знал почти так же, как собственное, и давно потерял к нему всякий интерес. Дом У них был самый большой в долине, если не считать пембертоновского; одноэтажное П-образное здание, посередине патио[5], плавательный бассейн.

Когда к чему-нибудь привыкаешь, перестаешь замечать детали: деревянные и металлические кресла в саду и на веранде; толстые зеленые подушки; столовую с английскими гравюрами, изображающими лошадей; коричневые потолочные балки; большой стол, на котором импровизирован буфет.

«Манхаттан», «мартини» — это уже традиция. Да и Дженкинс в белой накрахмаленной паре не дает вам ни минуты передышки: он обожает разыгрывать из себя бармена.

Все было как всегда. Сколько коктейлей выпил Пи-Эм? Четыре? Пять? Пожалуй. И, конечно, мешал «Манхаттан» и «мартини», закусывая крошечными сосисками, копчеными устрицами, анчоусами или еще чем-то соленым.

— Идемте со мной, мистер Белл, — позвала Лил Ноленд, беря Доналда за руку. — Полагаю, что могу сразу называть вас Эрик.

Она куда-то утащила его, а когда они вернулись, Доналд держал в руке большой кубок кока-колы. Лил, гордясь своей ловкостью, красноречиво поглядывала на Нору и всячески старалась отвести спутника подальше от Дженкинса с его подносом.

Экое ребячество! Пи-Эм только пожал плечами. Потом забеспокоился: забота о Доналде стала слишком общей. Очевидно, все уже успели перешепнуться: «Смотрите не давайте ему пить!»

Мужчины тоже втянулись в игру. Одни нарочито держались в отдалении от буфета. Другие одним духом осушали стаканы, чтобы не держать их в руках, разговаривая с Доналдом.

Не разозлит ли это его в конце концов?

Он спокоен, совершенно спокоен, чувствует себя как дома. Болтливость Лил сделала его предметом всеобщего попечения, хотя обычно в этой компании каждый занимается самим собой, не думая об окружающих. Если вас разморило, вы можете даже уйти в одну из спален и вздремнуть. Так случается довольно часто. С началом разъезда кто-нибудь из женщин спохватывается:

— А куда девался мой муж?

— Должно быть, прилег.

— Проспится — отправьте его домой.

Конечно, Доналд — не из долины. С ним обращаются как с почетным гостем. Лил Ноленд подкладывает ему в тарелку самые лакомые кусочки. Того гляди, сама возьмется резать мясо: побаивается, наверное, увидеть у него в руках нож.

Правда, у Пи-Эм долго не было серьезных поводов для беспокойства. Не выпил ли он больше, чем ему кажется?

Он ел, но не помнит что. Все разбрелись: кто на веранду, кто в гостиную, где была порядочная библиотека, куча пластинок и огромный диван в форме полумесяца — на нем свободно умещались семь- восемь человек.

Пембертон с неизменным видом собственного достоинства слонялся в поисках партнеров для покера. Обратился даже к Доналду, но тот, издали заметив Пи-Эм, лишь улыбнулся и покачал головой.

Пожалуй, именно в эту минуту Пи-Эм и подхватило.

Дом Нолендов перестал быть обычным домом, Пи-Эм начало удивлять все: негр, расхаживающий с серебряным подносом от гостя к гостю, и еще множество всяких мелочей, относящихся не только к обстановке, но и к людям, которые двигались на фоне ее.

Он посмотрел вокруг, но уже не своими глазами, а глазами Доналда, точнее говоря, попытался дать оценку людям и вещам исходя из того духовного уровня, какой предполагал в брате.

Доналд — бедняк и всегда был им. Пи-Эм тоже родился в деревянном домишке папаши Эшбриджа, но не прижился там, и первой его самостоятельной мыслью была мысль о бегстве.

А вот Доналд прирос к дому, пропитался его бедностью и убожеством. Они с Милдред наверняка сохранили привычку мыться в тазу; если у них и была ванна, то дрянная, с пожелтевшей от жесткой воды эмалью. Всю жизнь он выбивался из сил за несколько долларов. Днем и ночью его одолевали жалкие заботы о том, как дотянуть до конца месяца; он по целым неделям раздумывал, может ли купить так нужный ему готовый костюм или ботинки детям.

Здесь, вокруг бассейна, полдюжины комнат для гостей, при каждой ванная своего особого цвета, роскошные купальные простыни с инициалами Нолендов.

Мужчины на первый взгляд одеты как нельзя более просто. Это вроде формы: сапоги, брюки навыпуск, белая рубашка. Только вот сапоги Пембертона, отделанные накладным серебром, обошлись ему в тысячу долларов с лишним. Седло — и того дороже.

Он, пожалуй, не очень богат, уж подавно беднее маленькой Ноленд, но и ему ничего не стоит проиграть тысячу-другую в карты.

Он очень представителен: полное розовое лицо, седые волосы, держится так, словно председательствует, — это оттого, что он и в самом деле неизменно возглавляет местные родео.

По правде сказать, попадись Доналду такой человек, как Пембертон, в другом месте, он смотрел бы на него снизу вверх, не решился бы даже заговорить. Да нет, они бы просто никогда не встретились. В поезде Доналд ехал бы в общем вагоне, а у Пембертона было бы отдельное купе; всюду, кроме Ногалеса, они ходили бы в разные бары.

Мысль была случайная и не очень глубокая, но Пи-Эм стал развивать ее и обнаружил, что все, кто собрался вокруг них с братом, — богачи, важные персоны, чьи имена они произносили бы в детстве, почтительно понижая голос, вельможи, если хотите, которых папаша Эшбридж только что не считал людьми другой породы.

Милдред, например, никогда бы не пришло в голову выпить чашку чая с женщиной вроде Лил Ноленд, Пегги или любой из женщин Эпплтона.

Мимоходом Пи-Эм сделал и другое открытие, обдумать которое обещал себе как-нибудь на досуге, когда опять придет в равновесие: среди присутствующих самыми крупными состояниями обладали женщины.