— Это… — продолжала Соня, открывая перед ним очередную дверь, — это комната для гостей, я сначала хотела оклеить ее обоями и даже уже начала работы, я все купила…
Комната выглядела странно: ободранные стены, из которых только одна была оклеена. На полу — рулоны обоев, банки, засохшие кисти и валики и прочая атри-бутика ремонтного дела.
— … а потом передумала. Хочу оббить тканью. Это все-таки элегантнее.
С другой стороны — пыли больше… Ты как думаешь?
— Я в этом не разбираюсь.
— Вот я тоже никак не решу. Рабочих распустила, а комната так и стоит недоделанная с лета.
Не завешенное занавесками окно смотрело в темный сад. Максим приблизился. Туман осел, оставив лишь легкий парок, путавшийся в траве. В слабом свете уличного фонаря, падавшего с улицы, сад открылся ему в своей строгой ночной графике: аккуратно выписанные дорожки, огибавшие лужайку, на которой росла большая плакучая береза, несколько красиво сделанных клумб с еще не отцветшими кустами — кажется, розами — и маленький, мерцающий в темноте прудик с легкими лодочками сухих листьев. Сад был ухожен и наряден, и гармонию его четких линий нарушала лишь проплешина в левой части живой изгороди, через которую были видны размытые очертания темного соседского участка.
Максим любил сады — детское воспоминание о даче в Подмосковье, на которую они ездили каждое лето. Огородик с укропом, редиской и луком (с грядки прямо на стол); зазывно краснеющая, занозистая малина у ограды; куст кислющего крыжовника, который маленький Максим объедал задолго до его созревания; клумбочки с флоксами и астрами (розы у них не росли, маме так и не удалось с ними сладить в сыром подмосковном климате); деревянная мшистая бочка с дождевoй водой, нагревшейся за день на солнце: он погружал в нее с бульканьем тяжелую лейку и поливал огород, и вода теплыми пыльными языками сползала с грядок и ласково лизала его босые ноги… Костер вечерком, из старых листьев и обрезков веток, и его низкий, терпкий, горьковатый дым, стелющийся над дачами; и папа с мамой на деревянных ступеньках крыльца, и дымок их сигарет смешивается с дымом костра; и не всегда понятные разговоры о политике и об искусстве, и комары тонким звоном над ухом, и расчесанный прыщик, мешающий спать, и крем «Тайга» на коже… Дачу потом продали за бесценок — она требовала ремонта, но никто не мог ею заниматься, не было времени, не хватало денег…
Максим раскрыл окно, вдыхая ночные запахи.
— Нравится? — Оказалось, что Соня стоит позади него, тоже глядя в сад.
— Нравится. Я люблю сады. Еще с детства… У вас красивый сад, продуманный, ухоженный.
— Только эта дыра весь вид портит. Вон, видишь, кустов не хватает?
Четыре туи засохли. Я велела их выкопать, хотела новые купить, но передумала.
Решила, что лучше все туи выкопать и посадить лавр. Он не сохнет, как туи, и красивый. Но все- таки жалко выкапывать туи… Они все-таки живые. Хотя они чаще сохнут, но в конце концов всегда можно засохшие выкопать и посадить новые, правда ведь?
Максим слушал ее ботанические объяснения и думал: вот человек, не связанный ничем: ни работой, ни начальством, ни зрителями — одним словом, не связанный интересами других людей, которые вечно противоречат твоим собственным. Вот человек, не связанный необходимостью зарабатывать себе на жизнь, который в денежных тратах руководствуется только своим вкусом и прихотями; вот человек, не зависимый ни от чего, ни от кого — одним словом, свободный. Правда, ее свобода ограничена Пьером: это он дает ей все виды свобод — кроме свободы от самого себя… Потому-то она так и охраняет свой покой, свою безмятежность чувств: знает, что если рухнет, если позволит себе рухнуть в другие отношения, то лишится всех своих привилегий. Обретет разве что свободу любить, но… Приносит ли она счастье? Даже истории с хорошим концом, когда пирком и за свадебку — чем они кончаются? Тем же самым: привычкой и бытом.
Хорошо, если мирным, как у Вадима с Сильви. Хуже, как это получилось у него с Лидой. Но так или иначе, любить ровной домашней любовью, в которую трансформируются со временем пылкие страсти, — можно и Пьера. В роли подобного кандидата он ничем не хуже других. А уж если совсем честно, то надо признать, что даже лучше многих, если не как любовник, то как муж…
Как муж, да. Максим, например, к функции мужа непригоден, его семейная жизнь с Лидой лишь доказала общеизвестное…
— Так я ничего и не решила, — продолжала тем временем Соня, — и мы остались с пролысиной в изгороди. Хорошо, соседей нет, они здесь только летом бывают! Но надо все-таки на чем-то остановиться, сейчас осень, время посадок еще не закончилось, надо решить. Меня эта дыра, честно говоря, пугает, мне там все время кто-то мерещится, будто кто-то в кустах стоит. Пьер надо мной смеется…
— Вот я и говорю, что ты слишком своенравна, — сказал Максим.
— В каком смысле? — опешила Соня.
— Как с обоями… Хотела одно, решила другое, потом снова передумала…
Ты привыкла следовать своим прихотям, а в актерской профессии требуется дисциплина, — закончил он суровее, чем ему бы хотелось, с неожиданной для него самого ноткой обличительства.
— Мне все быстро надоедает… — Соня оправдывалась под натиском Максима. — Я еще не успеваю новую идею осуществить, как она мне уже надоедает… Ты прав. Так я и остаюсь, с недоклеенными обоями и с непосаженными кустами, — виновато подытожила она.
— И с мужем, которого ты не любишь, — дополнил Максим глуховатым голосом, глядя в окно.
Он и сам не знал, как он осмелился это сказать. Это было по меньшей мере неприлично. И снова непонятно, зачем. Ревность? Как же это глупо!..
Соня вскинула на него глаза с некоторым удивлением.
— Пьер меня понимает… Он не навязывается, он мне дает свободу жить так, как я хочу…
— Встречаться с Жераром, например? Соня вспыхнула.
— ' — Ты не находишь, что это не твое дело? Максим находил. Но лез в атаку.
— Ты ведь вчера с ним была в ресторане, не так ли? Я видел, как вы переглянулись…
— Послушай, с какой стати…
— Твой муж дает тебе свободу иметь любовника?
— Мы не любовники!
— Я не вчера родился, Соня!
— Мы правда не любовники! И это не твое дело! По какому праву…
— Ты с ним вчера была в ресторане? Все равно Реми узнает.
— Ну и что? Я имею право ходить в ресторан с кем хочу!
— Тогда почему бы тебе не сказать об этом своему мужу? Зачем было врать про подругу?
— Это никого не касается! И Пьера тоже!
— Ты так думаешь? А он где был, по-твоему? Тоже с любовницей?
— У него нет любовницы!
— Он же куда-то уходил вчера, ты об этом ничьего не знала, не так ли?
Каждый живет своей жизнью, никто никого не стесняет, у тебя любовник, у него любовница, прекрасная семья, вы друг друга понимаете…
Соня молчала.
— Хорошо тебе жить так? Удобно? — продолжал нападать Максим.
— Какое твое дело, я не понимаю? — наконец холодно произнесла она. — С какой стати ты меня допрашиваешь? Ты что, в полиции нравов состоишь? В обществе борьбы за нравственность? Или ты ревнуешь?
Опля! Удар пришелся точно, точнее быть не может. Максим запнулся. Что ответишь, когда и сам не знаешь, что там у тебя замкнуло в глубине подсознания, что там за всплески снов и эротических видений на дне? Когда ты понимаешь, что ведешь себя глупо, но продолжаешь вести себя еще глупее?..
Теперь пришла его очередь замолчать.
Некоторое время они смотрели друг на друга, и Максим вел безгласную и безуспешную битву со своим желанием ощутить, ощутить в реальности, во всей физической конкретности, приснившееся соприкосновение их тел.
Он отвел глаза первым.
Пауза длилась.
