— Откуда, по-вашему, я могу знать?

— Да это я так, сам с собой скорее… Вы промолчали, например, чтобы не заговаривать о наследстве. Где наследство — там интерес, мотив преступления, детективы все читают, все разбираются… Так ведь?

— Так, — усмехнулся Максим.

— Вот. А они — почему?

— Почему?

— Если Арно еще не оформил бумаги на столик — то это не ваше, а Сонино наследство. Поэтому она и ее муж промолчали. Собственно, по тем же причинам, что и вы. Дорогой он, интересно?

— Должно быть. Восемнадцатый век все-таки. Венецианская школа.

— Разбираетесь?

— Нет, дядя как-то говорил… Он у экспертов справлялся. Эти вот инкрустации розовым деревом, лакировка, медная ковка, что-то еще, не помню…

Кроме того, он вроде как принадлежал русской императрице, Екатерине Великой.

— Как же Соня упустила такую вещь? Они ведь с мужем коллекционируют антиквариат!

— Не она с мужем, а ее муж. Только я слышал, что Арно отказался ему продать, хотя Пьер просил. Арно говорил, что этот столик ему не принадлежит, что он только хранитель чужого имущества.

— То есть вашего имущества.

— Нашего. Русской ветви нашего рода.

— Неплохой повод для убийства, а? Пока месье Дор не написал свое завещание, убить его… И столик становится наследством Сони. А?

— Вы серьезно?

— Пока нет. Вы бы Соне поверили?

— В чем?

— Так, вообще… Что она говорит правду. Максим удивился вопросу.

— Почему вы меня спрашиваете?

— Не знаю, так просто. Она такая… — Реми искал слова. — Необычная. Я с такими не встречался, не знаю, что и думать. Вы режиссер, должны разбираться в лицах… Разве нет?

— Совсем не обязательно.

— Я разочарован. Так поверили бы? Максим взглянул на Реми, но так и не сумел понять, была ли в его вопросе ирония.

— Не поверил бы, — сказал Максим.

— Почему?

— Не знаю, поймете ли вы мой ответ.

— Попробуем.

— Соня — актриса.

— То есть?

Максим задумался. Изящная надломленность, неуловимая манерность…

Что-то от эпохи немого кино. Хрупкая капризность, утонченность, декадентство, наивная и порочная улыбка… Нет, не порочная, не то слово, — бывалая, — нет, опять не то… Знающая, посвященная в тайны — вот, это ближе; жрица, священная змейка, магия. Древний Египет. Глаза темные, глубокие, непроницаемые; не выдают, не отвечают, втягивают и колдуют…

Реми смотрел на Максима внимательно. Максим запнулся:

— Э-э-э… Не профессиональная, конечно, а просто относится к типу играющих женщин… Короче, я бы на свой вопрос не стал от нее ждать ответа, на который можно положиться.

— Вот вы как… Разобрались. Интересно увидеть режиссерское мышление…

Значит, актрисам вы не верите?

— Нет.

— Понятно. Но Соня знает, что отец собирался вам столик передать?

— Знает. Об этом пол-Парижа знает, насколько я могу судить. Вы в чем-то Соню подозреваете?

— Нет, — покачал головой Реми. — Пока нет. Надеюсь, и не буду.

— Что вы хотите сказать этим «надеюсь»?

— Было бы обидно, чтобы такая женщина оказалась преступницей.

Арестовывать ее, в тюрьму, бр-р-р…

— Похоже, вы считаете, что Арно нет в живых.

— Я ничего не считаю. Все возможно, но чтобы считать, надо знать, а я пока ничего не знаю. Пока я вижу этот столик и пытаюсь примерить на него роль — выражаясь вашим языком — мотива для преступления.

Зазвонил телефон. Вадим.

— Арно переоделся в гримерной, и его вещи до сих пор находятся там. Он уехал в костюме, в котором снимался.

— Спасибо, месье Арсен.

Реми повесил трубку и повернулся к Максиму:

— Его вещи остались в гримерной… Так вот, надо узнать, сколько этот столик стоит. И надо узнать, существует ли завещание и что в нем написано. А то, может быть, преступник — это вы.

— Я?

— А почему нет?

— А почему да?

— Ну, к примеру, вы узнали, что столик вам завещан, и решили поскорее вступить в право владения… Максим тревожно посмотрел на Реми. Шутит? Реми был, однако, непроницаем. Легкая ироничная улыбка бродила на его губах, но в ней было мало от дружеской шутки…

— Дикость какая-то!

— Вы мне признались, что не верите актрисам. А я вам взаимно признаюсь, что не верю режиссерам. Чем они лучше актрис?

— Как же, по-вашему, я мог убить дядю? Я ведь приехал в квартиру намного позже его, если он вообще сюда заезжал, между прочим. Вещей-то его мы не нашли, значит, он не заезжал. Иначе бы он переоделся. И разгримировался. Так что я не мог его даже увидеть!

— Кто знает.

— Вы же сами сказали!

— Мало ли, что я сказал. Я так подумал. А теперь, думаю, могло быть и по-другому: вы приехали, дядя спал. Выпил действительно на радостях, как предположил Пьер. Он спал, вы пришли, у вас было время его убить и тело спрятать. Вместе со всеми его вещами.

Максим растерялся.

— Но со мной был Вадим! Дяди не было в квартире!

— Вадим не заглядывал в спальню месье Дора.

— Да нет, вы сошли с ума! Вы… серьезно? Или вы меня разыгрываете? Как я мог? Как, по-вашему, я мог это сделать? Я уж не говорю — морально, вы это не понимаете, для вас все способны на преступление, каждый человек, но физически, чисто физически? У меня оружия нет, что вы думаете, я дядю ножом кухонным зарезал, или что!!! — Максим начал кричать.

— Задушили. Спящего и пьяного легко задушить.

— Боже! — взвыл Максим. — Боже мой, что вы несете? Что вы несете!

Задушил и тело спрятал, так, по-вашему?

— Примерно. И позвонили Соне. А про ее звонок — И где тело?

— Не знаю.

— Куда же я мог спрятать? У меня даже машины нет!

— На дядиной машине и вывезли. Куда-то.

— Бред какой-то. Бред, бред, бред!

— Вы ночи дождались, — говорил раздумчиво Ре-ми. — Тело могло спокойно полежать в шкафу до ночи. Когда Вадим ушел, вы его вынесли, положили в машину и… куда-то отвезли, спрятали и машину