пальцами кожу на лбу.

В эту минуту ко мне беззвучно подошел Шура Голощупов, все с той же застывшей печатью тревоги на лице и немигающими глазами:

– Вадим, твой совет.

– Чего? – не понял я.

– Что делать?

– Не знаю.

– Олег. Ты что думаешь?

– Шура, я думаю то же, что и ты, – вскинул голову Олег. – Ничего другого мне на ум не приходит. Еще думаю, что мне продавать. Гараж? Квартиру?

Шура Безбережный, в чем был – в темно-синих шортах, похожих на семейные трусы, в обвисшей грязной майке, – поехал на поиски знакомого ему майора милиции.

– Бесполезно, – процедил Олег. – Ничего Шурин мент не сможет сделать.

Подошедший с Безбережным молодой мужчина в гражданской одежде долго беседовал со старшим группы оперативников.

– Два майора беседуют, – пошутил приятель Голощупова Серега.

– Решают, кто из них Шуру в задницу вздует, – зло усмехнулся Олег.

Шурин знакомый подошел к нам:

– Нет, ничего нельзя сделать…

Началась конфискация. Почти вплотную к судну таможенники подогнали «КамАЗ» с длинным бортовым кузовом и с грузчиками. Для нас это были поистине трагические минуты. Молча провожали мы взглядами неспешно движущиеся на плечах грузчиков мешки – наши мешки! Трудно было примириться с мыслью, что эти тюки, коробки, пакеты, из которых торчат стопки сумок, папок, связки юбок, на которые мы занимали и копили деньги, за которыми Шура ездил в Корею, ради которых торговался с хозяевами магазинов, грузил, оплачивал помещение и так далее, – все это уже перестало принадлежать нам. Мы не имеем права даже касаться этих вещей. Их увозят. На таможенные склады…

– Конфискат, – проговорил Олег.

– Что? – не поняли мы.

– На ихнем корявом языке это называется «конфискат».

Вновь появилась шатающаяся фигура Шуры Голощупова.

– Все под ноль выгребли, – сообщил он бесцветным голосом, как будто даже равнодушно. – Даже из стола. Там стол с дверцами… Я спрятал несколько курток… Вытащили. Ничего не оставили.

– Вот крысы! – сплюнул Олег. – И морды у них соответствующие!

– Особенно Шурин друг, Опричнин! – подхватил я в порыве бессильной злобы. – Посмотри на него. Натуральный шакал!

– Главный шакал! – прорычал Румянов. – Ладно бы еще сам нашел, а то воспользовался Шурика доверием, стервятник!

– Олег, а что Рудик? – слабым голосом протянул Тимур, вспомнив знакомого Олегу таможенника из «своей» смены.

– Тимур! Молчи лучше! – прикрикнул брат. – Какой Рудик! Какой сейчас Рудик!

Между тем загрузили последнее (это была уже вторая ходка «КамАЗа»). Мы тоже сели в автомобили и поехали за грузовиком на склады, чтобы засвидетельствовать количество изъятого.

Уже смеркалось, и, кажется, резко похолодало. Меня, во всяком случае, потрясывал озноб – то ли и впрямь от холода, то ли от стресса.

Открылись решетчатые ворота, и мы целой кавалькадой въехали под арку, охраняемую милицией, на территорию складов. Долго петляли среди мрачных безоконных зданий, пока не остановились у одного из них. «КамАЗ» вполз на эстакаду. Коренастый мужик в бушлате в присутствии трех таможенников погромыхал запорами и с рыдающим звуком раздвинул большие железные створки. Внутри огромного пустого помещения сиротски ютилась куча нашего добра и чуть в сторонке – мешки девицы-коммерсантки. По белой поверхности пола к ним тянулись черные жирные следы, как если бы пол был смазан мазутом и припорошен сверху мукой. Остальная площадь выглядела девственно белой.

– Давно здесь ничего не складировали, – заметил Максим.

– Мы первые. Открываем сезон, – отозвался Олег.

Пока машину разгружали, начальник склада с таможенниками за стоящим у стены столом составили акт и вручили нам для ознакомления экземпляр. «Акт опломбирования помещения таможенного склада… – читал я через плечо Олега. – Мы, нижеподписавшиеся, инспектора Владивостокской таможни (такие-то), в присутствии зав. складом (такого-то) и хозяев задержанного товара…»

– На каком основании вы определили, что это товар? – обратился к инспекторам Олег. – Это будет определять следствие. Вы сейчас не можете это утверждать.

Бумагу переписали. Вместо «товар» поставили слово «предметы». Внизу после подписей зав. складом и таможенников значилось: «хозяева задержанных предметов Безбережный А. В., Голощупов А. С.».

– Олег, тревожно зашептал Голощупов. – Если мы подпишем, тогда всё, мы уже не сможем отказаться. И вообще получится, что хозяева только мы с Безбережным…

– Шурик тюрьмы боится, – изрек Румянов.

– А ты бы не боялся? – порывисто спросил Безбережный.

Олег хмуро молчал. Голощупов метался между нами:

– Подписывать или нет? – спрашивал он каждого.

Олег направился к таможенникам:

– Я так понимаю, что надо расписаться мне, так как я хозяин всего.

– Нас это не касается, кто из вас владелец. Нам нужны подписи тех, у кого данные предметы изъяты.

– А можно не расписываться? – вклинился Голощупов.

– Как хотите. Ваше право.

– Олег… – Шурик потащил Олега в сторону.

– Я же не могу подписать, вы же слышали! – донесся до меня возглас Олега. – Подписывайте, за последствия я беру ответственность на себя.

– Я боюсь, что мы что-нибудь сделаем не так, – бормотал Шурик, отправляясь с Безбережным к тихо переговаривающимся между собой инспекторам.

– Это все ваша чертова невезучесть! – в сердцах упрекнул Олег Шуриков, когда мы покинули это мрачное здание.

Склад заперли. Закрылись за нами решетчатые ворота проходной. Бдительный милиционер заглянул к нам в машину.

Всё.

Налегке, без груза, с пустыми душами, мы ехали по озаренному огнями городу.

«То-то сейчас для Ольги будет удар», – подумал я перед дверью квартиры. Но, к моему удивлению, она восприняла случившееся мужественнее, чем мы. Лишь лицо ее как будто слегка осунулось.

– Что ж, – тихо молвила она, – этого следовало ожидать.

Жена Тимура отказывалась верить и смотрела на мужа расширенными глазами. Тот криво улыбался:

– Да, Малика, все забрали…

Не знаю, сколько часов просидел я в звенящей тишине и темноте кухни. Передо мной, точно в бреду, мелькали лица таможенников («Выгрузку прекратить!»), Олега, Безбережного, клацающего челюстями, степенного майора милиции, остекленевшие глаза Голощупова, фигуры грузчиков, ссутулившиеся под нашими мешками…

Не помню, как я оказался на своем кресле-кровати. Я едва не сломал его, ворочаясь с боку на бок. Я готов был в муках грызть подушку от бесчисленных, терзающих душу «если бы». Если бы не прилетел Шурик с Сахалина… Если бы выгрузили всё с вечера… Если бы Шура не открыл своему «знакомому» таможеннику лабораторию… Еще мы могли бы приехать пораньше и к моменту облавы почти все увезти… Я едва не рычал, вспоминая, как накануне катастрофы мы беспечно попивали, провозглашая тост за таможню. Какое же мы допустили безрассудство, решив ждать утра! Надо было хоть ночью все вывозить: никакой охраны, никакой таможни не было и в помине. Десять раз можно было выгрузить!

Внезапно я почувствовал бешеное сердцебиение. Какая-то еще не выраженная мысль петардой стрельнула в мозгу. Прошла целая ночь! Десять раз можно было выгрузить… и точно так же десять раз можно было что угодно загрузить. Все что угодно! Судно прошло досмотр, после этого мы могли загрузить в него все что угодно. Где доказательства, что груз этот привезен из Кореи на «Ламинарии»?!

Я еле дождался утра. Утром в кухню, в одних трусах, без очков, всклокоченный, быстро вошел Олег.

– Вадим, им не доказать, что это контрабанда! – были первые его слова.

– Именно! – вскричал я.

На наши голоса тотчас прибежали Тимур и Максим, который заночевал у нас, тоже в одних трусах и тоже всклокоченные.

– Досмотр мы прошли, – излагал идею Олег. – Есть документ: у нас было пятьсот коробок чипсов.

– Чипсы мы выгрузили, а загрузили другой груз, уже после досмотра! – продолжал я.

– Но это же идиотизм, – заметил Макс.

Тимур хлопал ресницами, переводя взгляд то на одного, то на другого.

– Ну и что? Пусть идиотизм! Пусть они докажут, что это не так!

– Пусть докажут! – закричал Тимур.