проницательности. А деньги, большие, хорошие деньги убедили Лубовского во всемогуществе. Да, могущество было, деньги действительно помогали ему контролировать многое, но не все, ребята, не все.

Побед не бывает окончательных, окончательными бывают только поражения. Конечно, человек слабый, глупый и корыстный, столкнувшись с таким напором, с такими возможностями, наверняка дрогнет. Никуда ему не деться от вкрадчивых, железных объятий олигарха. Личное знакомство с президентом страны, телефонные звонки из Парижа и Монако, владелец заводов, газет, пароходов, а это была правда, опять же возможность легко и просто связаться со следователем, который даже не получил еще официального поручения Генеральной прокуратуры... Может, ребята, все это может подавить даже человека умного, опытного, хорошо знакомого с хитросплетениями жизни в верхних слоях общества.

Но знания рождают не только скорбь, они рождают беспомощность и обреченность. Великие открытия часто делают невежды, не подозревающие, что их открытие невозможно, что их попытки осмеяны века назад. Выручает невежество, выручает ограниченность, когда человек не просто не знает, а сознательно и убежденно не желает знать того, в чем все уже давно убедились, с чем все давно уже смирились.

Вот-вот, это будет наиболее точно — с чем все давно уже смирились. Тогда действительно твердость, честность, наивность приобретают черты самой кондовой ограниченности.

И это не отвлеченные рассуждения, это все о нем, о Павле Николаевиче Пафнутьеве. Только человек, достаточно долго поживший с ним и достаточно много выпивший с ним, может отличить пафнутьевскую туповатость от качеств куда более достойных и уважаемых — не хочу даже перечислять их, чтобы не показаться назидательным.

Опять позвонил Халандовский, голос его был откровенно виноватым и растерянным.

— Паша, он меня достал.

— Это плохо, так нельзя, — рассудительно заметил Пафнутьев.

— Он попросил твой номер телефона, и я ему дал. Домашний. Он хочет тебе позвонить.

— Вывод один — рыло в пуху. И еще одно — я не верю, что он не знает мой телефон.

— Как ты прав, Паша, как прав! Ты на меня не обиделся за телефон?

— Что ты, Аркаша! Я жду его с нетерпением. Он не сказал, чего хочет?

— Темнит. Знаешь, Паша, он действительно мог достать твой телефон и без моей помощи. Просто хочет втянуть меня в свои игры. Сделать как бы причастным.

— Разумно.

— Я хочу слинять, Паша. Куда угодно. Лишь бы кончились эти его звонки. Паша, ты мне не поверишь...

— Ну?

— Мне страшно. У меня есть укромное местечко, о котором никто не знает. Даже ты, Паша.

— А как же я? На кого ты меня бросаешь?

— За твоей спиной система. Генеральная прокуратура и высшая справедливость. А я — плут и пройдоха.

— Аркаша, поступай как знаешь. Но возникай иногда. Хотя бы по телефону, хотя бы по мобильнику. Это же не выдаст твое укромное местечко?

— Паша, он приглашает нас с тобой к себе в гости. В Испанию.

— Торопится.

— Он всегда играл на опережение. Но нетерпеливость... Да, это у него есть.

— Ну, что ж, поедем в Испанию. Ты знаешь испанский язык?

— Он нам не понадобится. Лубовский вполне прилично говорит на русском. Не слишком, но понять можно.

— Разберемся, Аркаша, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Где наша не пропадала. Давай заканчивать... Вдруг он уже звонит... Неудобно заставлять ждать. Уважаемый человек, друг президента, опять же владелец заводов... Ах да, мы об этом уже говорили. Пока, Аркаша!

И Пафнутьев положил трубку.

Постояв над телефоном, он прошел к окну, вернулся к креслу, прошлепал на кухню, открыл холодильник, снова захлопнул. Неожиданно для себя оказался у телефона, потрогал его и упал в кресло.

— Веселья час и боль разлуки, — пропел он вполголоса, — готов делить с тобой всегда... Давай пожмем друг другу руки... И в дальний путь на долгие года... Ни фига себе! — вдруг проговорил он громко, оборвав свои лирические рулады.

Лубовский не позвонил.

Видимо, и сам понял — пора остановиться. В конце концов, этот его перезвон вполне можно было объяснить и нервозностью, и неуверенностью, и опасениями, под которыми явно должны быть серьезные основания. Он в полной мере показал свою осведомленность, свои возможности, и этого было вполне достаточно. Тем более знал, что Халандовский со всеми подробностями передаст Пафнутьеву их последний телефонный разговор.

Но зато позвонил Худолей.

— Паша, я в городе. Все в порядке. Жизнь продолжается. И будет продолжаться еще некоторое время.

— Это прекрасно! — воскликнул Пафнутьев с облегчением. Теперь он был предоставлен самому себе и волен был поступать как заблагорассудится. Впереди его ждала Москва, Генеральная прокуратура и задание, которое можно было назвать и почетным, и чреватым.

Поезд отходил вечером.

Пора было собирать вещички.

Прислушиваясь к себе, Пафнутьев с удивлением обнаружил хорошую такую взволнованность, встревоженность, чувство, которое он не испытывал давно, может быть, со времен юности.

Поезд прибыл без опоздания, поезда редко опаздывают в Москву, это уж должно случиться что-то необыкновенное — чеченский взрыв в серединном вагоне, наводнение, землетрясение или еще что-то в этом роде.

Поезд прибыл утром, многие поезда прибывают в Москву утром — и это правильно. Деловые люди за предстоящий день многое могут решить в столице — встретиться, подписать, согласовать, утрясти и вечером отправиться восвояси в полной уверенности, что дело сдвинулось. Они, конечно, заблуждались, сильно заблуждались, но тем не менее положенное отрабатывали и плотные такие пакетики успевали вручить нужным людям, зная наверняка, что, вернувшись домой, надо, не откладывая, тут же готовить следующий пакетик, следующий.

Москва — дорогой город, и у всех здесь набегают бесконечные проблемы, связанные с многочисленными тратами на обучение детей, строительство дачи, евроремонт в квартире — потому без евроремонта ты есть полное ничтожество и больше никто. А после евроремонта ты уважаемый человек, и любой пришедший к тебе решать кое-какие дела, оказавшись в твоей квартире, а в квартире решать все дела гораздо проще и удобнее, так вот оказавшись в твоей квартире, проситель сразу понимает, какой из нескольких приготовленных пакетов он должен оставить — конечно, самый толстый, конечно, самый плотный.

А многоопытный хозяин, увидев скошенным взглядом этот самый пакетик, бросит небрежно, продолжая разливать принесенный гостем коньяк, положи, дескать, вон там на полку, нет-нет, повыше, и задвинь поглубже. Не коснется он сразу пакета, не возьмет в руки, мало ли что, мало ли какими хитрыми порошками этот пакет может быть обработан людьми подлыми и коварными. Через несколько дней он, возможно, потянется к пакету, убедившись наверняка, что ничего в мире не изменилось, тучи над его головой вовсе никакие не тучи, а так, перистые облака, которые, говорят, кружат над землей на совершенно безопасной высоте.

Пафнутьев прибыл на Курский вокзал и был счастлив оказаться в утренней суетной толпе радостно возбужденных пассажиров, которые покинули наконец душные вагоны и вырвались на столичные просторы. У него было два чемодана — большой и поменьше. Большой он тут же сдал в камеру хранения, а с