ворот Ор-Капу, а пряму изнутри Крымского ханства-прямо в тыл врагу! Крым за эти годы был опустошен беспощадно. Колодцы редкие загажены падалью. Но армия Ласси могучим броском уже вышла к Перекопу, и турки развернули пушки Ор-Капу назад — внутрь своего ханства.

На предложение сдаться паша прислал такой ответ:

— Гарнизон крепости поставлен здесь не для того, чтобы сдавать Перекоп, а чтобы охранять его от вашей милости…

Ласси сказал:

— Тогда пусть паша не обижается, если я учну ломать его цитадель ядрами пушечными, которые жалеть не стану…

Прекрасна сказка о загробном мире мусульман. Ждет всех эдем божественный, где правоверный будет обласкан толстыми блондинками — гуриями. Но сладострастием в раю награждены лишь те воины, что саблей зарублены или пулей убиты.

Гурии отвернутся от того несчастного, кто угодил под ядро из пушки. Турок — стойкий солдат, но он бежит, когда его пугнут громом артиллерии…

Перекопский паша сдался под русскими пушками.

— Хорошо, что поспешили сдачей, — сказал ему Ласси при свидании, — иначе резня была бы ужасна… Теперь я могу не скрывать, что мы сидели у вас в бутылке. Нам бы не осталось иного выхода, как только погибнуть на штурме вашей крепости…

Жара стояла дикая! Ласси созвал консилиум:

— По плану кампании мы должны идти на Кафу и достичь ее, дабы уничтожить этот многовечный рынок работорговли. Но флота у нас нет, припасов нет, а Крыма… тоже нет! Крым уже не прокормит нас, разоренный вконец, и солдата нашего встретит пустыняГенералы советовали: не уйти ли сразу прочь?

— Теперь, когда Перекоп в наших руках, — отвечал Ласси, — для ухода нашего домой дверь всегда открыта. Но сначала попытаемся постучаться в двери ханства татарского…

Однако с первых же верст пути в глубь Крыма всем стало ясно, что далеко они не уйдут. Безводье и бескормица. Жара и сушь. Пекло!.. Гнать армию на гибель — это безрассудно, а Ласси, не в пример Миниху, солдат берег. С большим трудом армия выдержала натиск татарских полчищ. Сеча была страшная. Казаки побили тысячи татар, но и своих оставили в степи немало. Еще и кровь не запеклась на ранах, как слетелось отовсюду поганое воронье. Черные и жирные, садились вороны на раненых, и первым делом — ударами точными — выклевывали им глаза. Человек живой, и вылечить его можно, а он уже слепец безглазый!

Ласси круто развернул армию обратно — на Перекоп, которого и достигли.

Петр Петрович говорил с горечью:

— Я уже стар. Виктории радостные еще могу сносить, но сердцу моему тяжко переживать ретирады недостойные…

Генералы стояли перед ним — перевязаны (некоторым удары сабель татарских рассекли лбы и лица). Молчали, подавленные. Ласси поднялся, подкинув в руке тяжкий жезл фельдмаршальский:

— Что ж, господа… Взрывайте этот чертов Перекоп!

В грохоте, оседая бурой пылью, рухнули крепостные валы. В частых взрывах разнесло на куски ворота Ор-Капу, и старая мудрая сова, видевшая столько людских страданий, перестала глядеть в желтизну вековых степей. Крепости Перекопа более не существовало! С тем русские солдаты, идя татарской сакмою, и стали отходить прочь от Крыма — ближе к своим квартирам. Солдат шатало от усталости…

Российская армия вернется в Крым сыновьями тех, которые сейчас его оставили. Великие виктории иногда рождаются от умения вытерпеть и дождаться своего часа. Через три десятилетия Российская империя уже созреет в могуществе настолько, что сможет удержать Крым за собой на вечные времена! Не унывай, солдат!

Аудиторы походной канцелярии уже паковали в тюки архивы армии, когда фельдмаршал вызвал Потапа.

— Я не забыл о тебе, — сказал Ласси. — Армию мою провел ты через Сиваш славно. О том, что ты есть солдат убеглый, лучше помалкивай. Знаешь, как ныне жить надо? Нашел — молчи, потерял — тоже молчи… Дал я уже приказ, дабы для персоны твоей сомнительной новый пас выписали. Прозвища природного не спрашиваю, а велел в пасе новое начертать — Полонов ты, благо из полона ушел… Эй, в канцелярии! Сундук еще не запечатали? Так дайте-ка сюда двадцать рублей — вот для этого молодца!

Потап бухнулся в ноги фельдмаршалу и зарыдал от счастья.

— Дурак! Чего ревешь? Больше ста пушек чугунных, кои я в Перекопе взял, на Руси не двадцать рублев стоят… Иди с богом!

— Куда идти мне, господин ласковый?

— А куда хочешь… Иди…женись… расти детей.

Потап вскинул на плечо тощенькую котомку:

— Век не забуду милости вашей. Первенца, коли родится, назову по вас — Петром… Будет он Петром Потаповичем Полоновым. а с такими-то деньгами я в торговлю московскую ударюсь…

И ушел. Но не далеко. Степной шлях уперся в карантин. Вдоль дороги был ров копан. Денно и нощно костры тут горели.

— Раздевайся, — сказали и одежонку его сожгли.

Трясли котомку. Деньги в котел с уксусом бросили.

— Вернете ли? — ужаснулся Потап.

Тут ему по шее дали и засунули в землянку. Одели в дранину с чужого плеча.

Деньги потом вернули не все, конечно: товар такой, что к рукам целовальников липнет. Пас тоже вымок в уксусе, вонял, лист гербовый покорбился. Каждый час входил в землянку солдат с горящим кустом можжевельника и чадил вокруг.

— Нюхай! — орал он Потапу. — Нюхай, черт такой… Вдохни глубже — так, чтобы дым у тебя ажно из заду выбежал…

На караульне, где черный флаг висел, спросил Потап:

— Никак в разум я не возьму, от чего лечат меня?

— Не твое дело, — отвечали карантинщики. — Скажи спасибо, что не сожгли тебя вместе с деньгами твоими…

Потап притих. Сидел и робко ждал, когда выпустят.

Выпустили, и он пошагал, радуясь: «Ныне я человек вполне свободный…» На дневках клал пас под себя, чтобы выровнялся лист гербовый, Всюду воняло уксусом. Он шел домой — на Москву.

С мрачным видом Миних выслушал доклад о движении чумного поветрия, которое медленно ползло на Украину от Бессарабии.

— Карантинами зажать язву эту, — распорядился он. — До сел украинских не допускать ее, ибо хохлы хотя и лениво ездят, но делеко. А дабы войска от чумы обезопасить, пойдем на татар через Речь Посполитую, и в нарушении границ беру грех на себя…

С юга нехорошие вести приходили. Очаков был уже осажден турками, но гарнизон его держался молодецки. Средь трупов павших воинов в Очакове уже зашевелилась чума. Миних издалека, рукою повелительной, швырял на укрепление Очакова свежие толпы новобранцев. Они уходили туда, как сухие дрова в жаркую печку — тут же в одночасье сгорали… Перед самым походом в ставку прибыл лейб-медик царицы Иоганн Бернгард Фишер, и фельдмаршал заявил ему сердито:

— Я здоров, как бык… Но кто мне скажет из ученых мира сего, каковым способом оградить армию от поветрия чумного?

— Никто ответа не даст вашему сиятельству. Чума — наказанье свыше. Едино, что посоветую: пусть солдаты от мертвецов ничего, даже нитки, не берут…

Также полезно амулеты носить!