— Уходи в Швецию, — сказал оберст. — Финны убьют тебя, если узнают все, и твой значок «Лотта Свярд» не поможет. А сейчас — встань, постарайся снова вызвать на провод Петсамо!

— Хорошо. — Фру Андерсон встала, вытерла слезы, села за аппарат. — Глупо, — сказала она, — глупо вызывать Петсамо, если из Корпиломболо перестали отвечать…

— Твоя Швеция, твоя родина, — усмехнулся фон Герделер.

— Моя родина, она не отвечает мне, — отозвалась телеграфистка, и мрачные тени обозначились под ее глазами.

— Но почему? — спросил оберст.

Фру Андерсон напряженно вращала диск настройки.

Она нервничала.

— Швеция, — сказала она печально, — Швеция видит, как горит ее сосед, Финляндия, и кто поджег ее? — ты!..

— Я всего лишь полковник.

— И ты не поджигал, твои руки не пахнут бензином?..

— Корпиломболо молчит? — строго спросил он.

— Мне все равно.

— А мне?

— Тебе, — ответила фру Андерсон, — плевать на меня, лишь бы Корпиломболо соединило тебя с Петсамо!..

— Вишня, — сказал он, — не сердись, я твоя последняя птица!

— Уходи, — встала она из-за аппарата, — уходи, или… У меня есть браунинг!

— Вот как? — захохотал инструктор. — Тогда покажи мне свой браунинг…

— Ты его не запомнишь, если я выстрелю.

— Ты — тоже, если я покажу тебе маузер.

— Ненавижу… уходи!

— Прощайте, фру Андерсон!..

— Кто-то еще выстрелит, — крикнула вдогонку ему телеграфистка.

— Я — раньше! — закончил фон Герделер и хлопнул дверью.

Остановившись на крыльце, собрал с перил полную ладонь рыхлого снега, жадно проглотил его. К нему подошел с коптящим факелом в руке фельдфебель-тиролец.

— Герр оберст, — спросил он, — а этот дом поджигать?

— Поджигай, только предупреди телеграфистку, пусть вынесет вещи…

По дороге, кивая длинными хоботами стволов, катились зачехленные орудия; вобрав головы в воротники шинелей, уныло брели замерзшие солдаты; дребезжали колесами санитарные фургоны; с закрытыми от усталости глазами покачивались в седлах офицеры когда-то непобедимой армии Дит-ма…

Засунув руки в глубокие карманы шинели, фон Герделер остановился. Из-под сугроба, наметенного за ночь возле обочины, высовывался острый локоть с бело-голубой нашивкой. Оберст ногой разрыхлил сугроб. Под снегом лежал сельский ленсман, убитый штыками, и, глядя на его ощеренный рот, полный окровавленных зубов, фон Герделер задумчиво сказал:

— Пе-ре-со-ли-ли!..

Да, на этот раз даже он был вынужден признать, что они «пересолили». Поначалу ему тоже казалось, что штык, огонь и петля — это единственное, чем можно заставить финнов смириться с пребыванием немецких гарнизонов в Лапландии. Об этом же говорили и секретные директивы, полученные перед отъездом от генерала Рандулича, который благодаря своей молодости и кипучей энергии оттеснил на задний план страдающего печенью старикашку Дитма. Но скоро оберст убедился, что так долго продолжаться не может; если финны, сорвав договорные сроки с Москвой, пока не выдвигают против них свои войска, то еще одна, две недели — и егерям все-таки придется столкнуться с бывшими союзниками. Фон Герделер взялся за дело: во все лапландские округа полетели его приказы: освободить заложников, пресечь мародерство, установить для населения выдачу продовольствия, спилить виселицы. Двух егерей, обвиненных в изнасиловании жены местного священника, инструктор велел вывести на площадь и расстрелять на глазах населения. Эти двое ветеранов-егерей так и свалились под выстрелами, непонимающе моргая глазами, а финны молча досмотрели казнь до конца, молча разошлись по домам, и… все осталось по-прежнему.

Вот именно! — все осталось по-прежнему, ибо никакой приказ, никакая сила, даже дикая воля фон Герделера не могли остановить этот террор. Наоборот, он продолжал разрастаться, захватывая все новые и новые области. Запылали города, начались облавы на финнов, не пощадили даже нищих лопарских вежей. И это в то время, когда русские, возвращаясь к своим границам, не тронули ни единого волоса с головы какого-нибудь суомэлайнена, который не успел вместе с войсками покинуть карельские земли. Озлобленность финнов достигла предела, и фон Герделер уже имел сведения о том, что на юге северных провинций вспыхнуло кровавое «ляскки каппина» — восстание лесорубов. Теперь ничего не оставалось делать, как усиливать террор, топить в крови любое сопротивление, убивать за недобрый взгляд или слово, брошенное в сторону егерей. Но в ответ на эти зверства финны отвечали тем же.

И вот вчера ночью случилось то, чего больше всего боялся каждый егерь: финны вдруг нанесли первый, неповторимый в своей ярости удар из района Вуоярви, где когда-то служил фон Герделер, и немецкая армия, собирая на развилках дорог разрозненные гарнизоны, медленно попятилась на север. Отступление вязло в снегах, тонуло в болотах, замирало перед жуткими лесами; кто-то подпиливал стропила мостов, и автомашины рушились в реки; крестьяне бросали в колодцы дохлых собак, разрушали в домах печи; немцы боялись оставаться на ночлег в деревнях, чтобы не быть зарезанными во сне. Лапландия — суровая, неуютная и дикая — вдруг обернулась для гитлеровской армии «вторым фронтом».

В полдень на улицу поселка ворвалась лошадь, на которой почти лежал, истекая кровью, раненый офицер связи. Фон Герделер выскочил из штаба, схватил спущенные поводья.

— Откуда? — спросил он.

— Из Петсамо…

— Что с вами?.. Финны?

— Здесь на третьем километре… кто-то… в грудь…

Фон Герделер с помощью выбежавших писарей снял офицера с лошади, на руках внесли его в помещение, положили на лавку.

— У вас пакет?

— Нет, — ответил раненый, закрывая глаза, — генерал Рандулич… приказано на словах… Лапландия… В грудь…

— Он умирает, — шепнул кто-то.

Инструктор заволновался:

— Говорите скорей! — приказал он.

Раненый с трудом разлепил потухающие глаза:

— Уходить… вдоль Лапландии… Генерал Рандулич приказывает… Гру-удь… Воды!

— Что, что? — закричал фон Герделер.

— …Протянуть «зону пустыни»… Генерал Рандулич… Надо… Надо… Он приказывает…

— Так что же он приказывает? — вне себя от бешенства снова крикнул оберст.

Раненый затих, медленно вытянулся всем телом.

— «Зону пустыни», — шепнул он и больше не сказал ни слова.

— Хорошо, — проговорил фон Герделер, складывая руки мертвого на окровавленной груди. — «Зона пустыни» будет…

* * *

Из горящего хлева выбегает опаленная свинья, с визгом несется по улице. Егерь вскидывает свой шмайсер — та-та-та! — свинья тыкается пятачком в грязь, ее толстый бок посыпает снежком.

— Ай да Фриц!.. Метко стреляешь!..

Вытаскивая из подожженного дома узел с вещами, выходит на крыльцо пожилой финн в мундире