— Эсменар, Виктор.

— Замолчи, — сказал Жозеф. — Сейчас не время шутить.

С большим трудом — ему мешала ноша — он вытащил бумажник и протянул свою визитную карточку. Двуногий зверь взглянул на нее и сказал по моему адресу:

— А мальца-то выдрессировали! Умеет уже давать ложные показания!

Он снова взглянул на карточку и воскликнул:

— Народный учитель! Ну, ото уж черт знает что! Преподаватель школы тайком проникает в чужие владения! Преподаватель! Впрочем, допускаю, что и это неправда! Если дети называют чужую фамилию, отец может предъявить чужую визитную карточку.

Наш Жозеф наконец обрел дар речи и произнес длинную защитительную речь. Он говорил о «вилле» (сейчас он называл ее хижиной), о здоровье своих детей, о длинных переходах, которые измучили маму, о том, как строг инспектор учебного округа… Его патетическая речь звучала искренне, но жалко. Лицо мое залила краска стыда, и меня обуяла ярость. Наверно, отец догадался о моих чувствах, потому что в смятении сказал:

— Не стой здесь. Или поиграй с братом.

— Поиграй? Чем, например? — зарычал сторож. — Может, моими сливами? Не смей трогаться с места! — приказал он мне. — И пусть все это послужит тебе уроком! — Затем, обращаясь к отцу, спросил: — А откуда взялся ключ? Он что, самодельный?

— Нет, — неуверенно ответил отец.

Наш мучитель, осмотрев ключ, заметил на нем какое-то клеймо.

— Это ключ администрации. Вы его украли?

— Конечно, нет.

— Откуда же он у вас?

Он смотрел на нас с усмешкой. Отец заколебался, затем храбро сказал:

— Я его нашел. Сторож захихикал.

— Нашли на дороге и сразу смекнули, что это ключ от дверей к каналу… Ну, кто вам его дал?

— Этого я не могу сказать.

— Ах так! Вы отказываетесь отвечать! Я запишу это в рапорт, и тогда лицу, снабдившему вас ключом, вряд ли еще придется расхаживать по этому имению.

— Нет! — горячо сказал отец. — Нет, вы этого не сделаете! Вы не погубите человека, который из любезности, из чисто дружеских чувств…

— У этого служащего нет совести! — заревел сторож. — Он уже десятки раз воровал у меня инжир, я сам видел.

— Вы, наверно, ошиблись, — возразил отец, — я знаю его как безупречного человека.

— Ну да, он вам это доказал, — ухмыльнулся сторож, — отдал ключ от канала, от общественного достояния!

— Вы кое-чего не знаете, он сделал это для пользы канала, — говорил отец. — Я немного разбираюсь в качестве цемента, могу судить об известковых растворах, что позволяет мне следить за сохранностью этого прекрасного сооружения. Загляните в мою записную книжку.

Сторож полистал ее.

— Итак, вы утверждаете, что вы здесь в качестве эксперта?

— В известной мере да, — ответил отец.

— А они тоже эксперты? — Сторож указал на нас — Мне еще не доводилось видеть малолетних экспертов. Зато мне доподлинно известно, это явствует из вашей записной книжки, что вы с помощью подлога проникаете сюда и проходите через наше поместье каждую субботу уже полгода! Великолепное доказательство!

Он спрятал записную книжку к себе в карман.

— А теперь развязывайте все эти узлы.

— Нет, — сказал отец. — Это мои личные вещи.

— Вы отказываетесь? Берегитесь! Я ведь не простой сторож, а присяжный [42], я здесь — власть.

Поразмыслив, отец снял заплечный мешок и развязал его.

— Если бы вы еще кобенились, я вызвал бы жандармов.

Нам пришлось отпереть чемоданы, вытряхнуть сумки, развязать тюки. Наконец все наши убогие сокровища были выставлены в ряд на зеленом склоне насыпи, словно призы за меткую стрельбу в ярмарочном тире… Солонка поблескивала, гипсовая балерина поднимала ножку, а огромный будильник, прилежно отсчитывая бег небесных светил, бесстрастно показывал четыре часа десять минут даже этому безмозглому скоту, недоверчиво на него поглядывающему.

Тщательный осмотр длился долго.

Обилие съестного пробудило зависть в этом жадном брюхе.

— Можно подумать, что вы ограбили бакалейную лавку, — с подозрительным видом сказал сторож.

Затем он обследовал, словно бдительный испанский таможенник, белье и покрывала.

— Ну, а теперь ружье! — потребовал он.

Он оставил его напоследок и, раскрыв ветхий футляр, спросил:

— Заряжено?

— Нет, — ответил отец.

— Ваше счастье.

Сторож переломил ствол и приложился к нему глазом, как к телескопу.

— Ствол чистый, это тоже ваше счастье, — сказал он.

Он громко щелкнул затвором — казалось, это замкнулась мышеловка — и добавил:

— С этакой пушкой легко промазать куропатку, но можно укокошить сторожа, особенно доверчивого…

Он угрюмо покосился на нас, и мне стало ясно: передо мной воплощение бездонной глупости.

И вдруг, поощрительно улыбаясь, он спросил:

— А патроны где?

— Их еще нет. Я набиваю их только накануне охоты. Не люблю держать дома заряженные патроны из-за детей.

— Ясно, — сказал сторож, бросив строгий взгляд на меня. — Если ребенок способен назвать вымышленное имя и проявляет наклонность к взлому, ему не хватает только заряженного ружья.

Мне польстило это суждение. Уже минут десять я подумывал о том, не выхватить ли у него из-за пояса револьвер и не всадить ли в него пулю. Клянусь, не будь тут огромного пса, который походя мог меня проглотить, я попытался бы это сделать.

Сторож вернул отцу ружье и окинул взглядом наши жалкие пожитки.

— А я и не знал, — с недоверчивым видом заметил он, — что учителям так хорошо платят.

Отец получал всего сто пятьдесят франков в месяц, но он воспользовался этим замечанием, чтобы ответить:

— Потому-то я и дорожу своим местом.

— Если вас уволят, пеняйте на себя. Я тут ни при чем! Ну-с, собирайте вещи и ступайте туда, откуда пришли. А я немедля по горячему следу пойду доложу кому надо. Ко мне, Масток! — Он дернул за сворку и увел страшилище, которое озиралось на нас с отчаянным воем, словно жалуясь, что ему помешали нас загрызть.

В эту минуту из будильника вырвался звон, словно вспыхнул фейерверк звуков; тихо вскрикнув, мама опустилась на траву. Я бросился к ней, и она лишилась чувств у меня на руках. Сторож, спускавшийся с насыпи, оглянулся и стал свидетелем этой сцены. Он загоготал и весело крикнул:

— Отлично сыграно, но меня не обманешь!

И он удалился неверными шагами, таща за собой четвероногое, разительно на него похожее.