смехотворно.

— Да, но зато она очень практична.

— Я хочу сказать, вот что главное — эта самая война не должна мешать развитию цивилизации.

— Вполне с вами согласен. Я…

— Я хочу сказать, если у вас есть время, зайдите ко мне в студию и посмотрите мои новые картины. Вы все еще сотрудничаете в журналах?

Уинтерборн улыбнулся:

— Нет. Я, видите ли, был порядком занят, и в окопах ведь…

— Я хочу сказать, недурно бы вам написать статью о моем новейшем открытии.

— О супрематизме?

— Да нет же! С этим я давно покончил. До чего вы невежественны, Уинтерборн! Нет, нет. Теперь я создаю конкавизм300. Это — величайший вклад в цивилизацию двадцатого века. Я хочу сказать…

Уинтерборн больше не слушал и залпом осушил стакан вина. Почему Эванс не написал ему? Вероятно, не выжил после того отравления газом. Он знаком подозвал официанта:

— Принесите еще бутылку вина.

— Сию минуту, сэр.

— Джордж! — услышал он предостерегающий и немного укоризненный голос Элизабет. — Не пей лишнего!

Он не ответил и мрачно уставился на свой кофе. Черт с ней. Черт с ним — с Апджоном. Черт с ними со всеми. Опрокинул еще стаканчик и ощутил, что пьянеет: тихонько кружится голова, и веселей, легче становится на душе — приходит спасительное забвение. К черту их всех.

Мистеру Апджону надоело просвещать кретина, у которого даже не хватало ума его слушать, и он незаметно исчез. Немного погодя его место занял мистер Уолдо Тобб.

— Ну-с, дорогой Уинтерборн, рад вас видеть. Выглядите вы превосходно. В армии вы просто расцвели. И я слышал от миссис Уинтерборн, что вас наконец произвели в офицеры. Поздравляю, лучше поздно, чем никогда.

— Благодарю вас. Но, знаете ли, может быть, меня еще и не произведут. Мне еще надо окончить офицерскую школу.

— О, это вам будет очень, очень на пользу.

— Надеюсь.

— А чем вы во Франции заполняете свой досуг — все так же читаете, занимаетесь живописью?

Уинтерборн сухо, коротко засмеялся:

— Нет, чаще всего завалюсь где-нибудь и сплю.

— Грустно это слышать. Но, знаете, — да простится мне такая смелость, — у меня никогда не было уверенности, что Искусство — истинное ваше призвание. У меня всегда было такое ощущение, что вам больше подходит жизнь на свежем воздухе. Разумеется, сейчас вы делаете прекрасное дело, прекрасное. Империя нуждается в каждом из нас. А когда вы возвратитесь с победой, — надеюсь, вы вернетесь целый и невредимый, — отчего бы вам не попытать счастья в одной из наших колоний, в Австралии или в Канаде? Там перед каждым открываются огромные возможности.

Уинтерборн опять засмеялся.

— Подождите, пока я вернусь, тогда видно будет. Выпьете вина?

— Нет, бла-а-дарю вас, нет. А что это за красная ленточка у вас на рукаве? Оспу прививали?

— Нет. Я ротный вестовой.

— Вестовой? Это который бегает? Надеюсь, вы не от противника бегаете?

И мистер Тобб беззвучно засмеялся и одобрительно покивал головой, очень довольный собственным остроумием.

— Что ж, и так могло бы случиться, знать бы только, куда бежать, — без улыбки сказал Уинтерборн.

— О, но ведь наши солдаты такие молодцы, такие молодцы, вы же знаете, не то что немцы. Вы, наверно, уже убедились, что немцы народ малодушный? Знаете, их приходится приковывать к пулеметам цепью.

— Ничего такого не замечал. Надо сказать, дерутся они с поразительным мужеством и упорством. Вам не кажется, что предполагать обратное не очень-то лестно для наших солдат? Нам ведь пока не удалось толком потеснить немцев.

— Помилуйте, нельзя же так односторонне смотреть на вещи, вы за деревьями леса не видите. В этой войне огромная роль принадлежит флоту. Флоту — и, кроме того, великолепной организации тыла, о которой вы, конечно, знать не можете.

— Да, конечно, и все-таки…

Мистер Тобб поднялся.

— Счастлив был вас повидать, дорогой мой Уинтерборн. Очень вам признателен за интереснейшие сведения о фронте. Весьма ободряющие сведения. Весьма ободряющие.

Уинтерборну хотелось уйти, он сделал знак жене, но она словно и не заметила, поглощенная оживленным разговором с Реджи Бернсайдом. Уинтерборн выпил еще вина и вытянул ноги. Тяжелые, подбитые гвоздями солдатские башмаки уперлись в ноги человека, сидевшего напротив.

— Виноват. Надеюсь, я вас не ушиб? Прошу простить мою неловкость.

— Ничего, ничего, пустяки, — сказал тот, морщась от боли и досады и потирая лодыжку. Элизабет сдвинула брови и потянулась через стол за бутылкой. Уинтерборн перехватил бутылку, налил себе еще стакан и лишь тогда отдал бутылку. Элизабет явно была рассержена его неучтивостью. А он, опьянев, чувствовал себя совсем недурно и плевать хотел на всех.

Когда они в такси возвращались домой, она кротко, но с достоинством попеняла ему: не следовало так много пить.

— Не забывай, милый, теперь ты уже не среди неотесанной солдатни. И прости, что я об этом говорю, но у тебя ужасно грязные руки и ногти, ты, наверно, забыл их вымыть. И вел себя не слишком вежливо.

Он не отвечал, рассеянно глядел в окно. Элизабет вздохнула и слегка пожала плечами. Эту ночь они спали врозь.