костей. Все тело застыло, пальцы были как деревянные, ноги до колен мучительно ныли. Да, недаром адъютант на прощанье советовал солдатам беречь ноги. Хватит пренебрегать гусиным салом и костяным маслом.
— Холодно? — спросил лейтенант.
— Лютый холод, сэр, — ответил Уинтерборн, стуча зубами.
— Выпейте-ка, — Эванс протянул ему фляжку.
Окоченевшей, трясущейся рукой Уинтерборн взял фляжку, горлышко застучало о зубы. Он глотнул крепчайшего армейского рому и чуть не задохся, глотку обожгло, на глазах выступили слезы. И тотчас он почувствовал, что смертельный холод внутри начинает отпускать. Но его все еще трясло.
— Да вы совсем промерзли, дружище, — сказал Эванс. — Такого мороза, кажется, еще не бывало. Не та погода, чтобы лежать на «ничьей земле». Капрал, придется сменять там часовых каждые полчаса, час на таком морозе — слишком много.
— Слушаю, сэр.
— Хотите еще рому? — спросил Эванс Уинтерборна.
— Нет, спасибо, сэр. Я уже отошел. Поработаю лопатой, тогда совсем согреюсь.
— Нет, берите винтовку и идите за мной.
И лейтенант быстро зашагал по окопу: надо было проверить, как работают саперы в других местах. Отойдя на сотню ярдов, он выбрался за тыльный траверс; Уинтерборн тяжело полез следом — окоченевшие ноги еще плохо слушались его, мешала винтовка и тяжелое снаряжение. Эванс протянул ему руку и помог взобраться наверх. Отшагав еще сотню ярдов по краю окопа, они пришли к месту, где несколько партий саперов готовили позиции для минометов. Унтер-офицер заметил Эванса и его спутника и вылез из ямы им навстречу.
— Как дела, сержант?
— Земля сильно промерзла, сэр.
— Знаю, но…
Взз… взз… взз… — засвистели пули, послышалось торопливое татаканье пулемета. Сержант низко пригнулся. Эванс и бровью не повел. Глядя на него, не стал кланяться пулям и Уинтерборн.
— Я знаю, что земля промерзла, — продолжал Эванс, — но позиции для минометов нужны до зарезу. Из штаба сегодня опять подгоняли. Посмотрю, как у вас идет дело.
Сержант мигом нырнул в глубокий окоп, за ним не спеша спустился лейтенант Эванс. Уинтерборн, оставшись наверху, слушал, как он поторапливает людей. Та-та-та-та… взз… взз… взз… взз… На этот раз совсем близко. По спине пошел холодок; но ведь Эванс не кланялся пулям, стало быть, надо стоять спокойно. Эванс обошел все четыре будущие минометные позиции, потом двинулся к передовой. У тыльного траверса он приостановился.
— Здесь до немецких окопов совсем близко. Вон там, ярдах в ста пятидесяти от нас, у бошей пулеметная точка.
Та-та-та-та-та-та. Взз… взз… взз…
— Смотрите! Вот он!
Уинтерборн едва успел заметить мгновенные вспышки.
— А, черт! Забыл я захватить буссоль, — с досадой сказал Эванс. — Мы бы засекли их координаты для артиллерии, от них бы только мокрое место осталось.
Он небрежно спрыгнул в окоп, Уинтерборн послушно двинулся следом. Шагов через пятьдесят Эванс остановился.
— В вашей солдатской книжке сказано, что до армии вы были художником.
— Да, сэр.
— Рисовали, писали красками?
— Да, сэр.
— Почему бы вам не пойти в штаб дивизии чертежником? Чертежники там нужны.
— Видите ли, сэр, не то чтобы я очень мечтал о геройской смерти, но у меня такое чувство, что мое место в окопах, со всеми.
— А… понимаю. Ходок вы хороший?
— До войны я любил дальние прогулки, сэр.
— Так вот, есть приказ, чтобы при каждом офицере был вестовой. Хотите быть вестовым взводного командира? Вы должны будете всюду меня сопровождать, а если меня убьют, вам полагается выслушать мой последний приказ. Вам придется основательно изучить наше расположение, чтобы, если надо, служить проводником. Вы должны будете сообщать мои распоряжения унтер-офицерам, и разбираться в обстановке, чтобы помочь им, если я выйду из строя, и передавать всякие поручения. Это, пожалуй, опаснее, чем обычная солдатская служба, и, может быть, вас будут гонять взад-вперед в неурочное время, зато не придется столько работать лопатой.
— Я был бы очень рад, сэр.
— Прекрасно. Я поговорю с майором.
— Очень вам благодарен, сэр.
— Найдете дорогу назад? Это ярдов двести отсюда по траншее.
— Конечно, найду, сэр.
— Ну, хорошо. Ступайте доложите капралу и беритесь за дело.
— Слушаю, сэр.
— Не забыли пароль?
— Нет, сэр: «Фонарь».
Пройдя ярдов тридцать окопом, Уинтерборн услышал лязг затвора и едва не наткнулся на штык, направленный ему в грудь. Наблюдатель, поставленный у блиндажа ротного командира на случай газовой атаки, окликнул:
— Стой! Кто идет?
— «Фонарь»! — отозвался Уинтерборн.
Солдат неторопливо опустил ружье.
— Ну и сволочной же холодище, приятель.
— Да, черт его дери, холодно.
— Какого полка — Бедфордского или Эссекского?
— Саперного батальона.
— Огарка не найдется, приятель? В блиндажах у нас темнотища сволочнейшая.
— Я бы дал, друг, да нету.
Вечно пехота выпрашивает огарки: воображают, что саперам свеч выдают сколько душе угодно. Но без свечки блиндаж, если он настолько глубок, что в нем действительно можно укрыться, даже днем — просто мрачная черная дыра. А на этом фронте блиндажи были глубокие: их отбили у немцев и перестроили, — вот почему они смотрят не в ту сторону.
— Ну, ничего, доброй ночи.
— Доброй ночи.
Уинтерборн вернулся в сапу и еще дважды по полчаса провел на посту в воронке, а остальное время долбил киркой твердую, как камень, землю или лопатой наваливал мерзлые комья в мешки. Потом мешки оттаскивали к первой линии окопов и укладывали на бруствер, чтобы сделать его повыше. Дело подвигалось медленно, сапу тщательно маскировали, чтобы враг ее не обнаружил. Уинтерборн понятия не имел, для чего все это делается. Когда около часу ночи они наконец бросили работу, он едва держался на ногах и глаза у него слипались. Смена длилась восемь часов, не считая времени на дорогу в оба конца. Саперы устало плелись гуськом по окопу — винтовка на ремне через левое плечо, кирка и лопата — на правом. Уинтерборн спотыкался, он совсем спал на ходу, измученный холодом и непривычной работой. Нет, пускай служба вестового опаснее, — если она опаснее, — лишь бы не все время рыть, и копать, и таскать мешки.
Когда миновали вторую линию окопов, молчаливые до этой минуты люди начали изредка перекидываться словом-другим. Когда прошли линию резервов, разрешено было курить. Каждый нашарил в
