Суд. Вы сказали, что Моррисон помогал мятежникам, чтобы поскорее избавиться от капитана Блая и всех, кто был с ним. Несколько раньше вы заявили, что подсудимый Макинтош тоже помогал спускать баркас, однако мятежником вы его не считаете. Почему вы столь по-разному оцениваете их поведение?

Хейворд. По выражению их лиц: Моррисон казался веселым, а Макинтош подавленным.

Моррисон. Вы сказали, что я показался вам веселым и это заставило вас думать, что я принадлежу к бунтовщикам. Можете ли вы утверждать перед лицом Бога и этого суда, что это утверждение не вызвано чувством личной обиды?

Хейворд. Нет, личная обида здесь ни при чем. Я сказал так, потому что считаю, что подсудимые, которые не ушли с нами, могли это сделать, так как на корабле были другие шлюпки.

Моррисон. Как вам известно, одна из этих шлюпок была сильно повреждена древоточцем. Вы уверены, что другие находились в хорошем состоянии?

Хейворд. С вами я этот вопрос не обсуждал, поэтому не могу сказать ничего определенного.

Моррисон. Отрицаете ли вы, что капитан Блай при вас просил не перегружать баркас и обещал, что нас оправдают?

Хейворд. Да, это было при мне, но я понял, что он имеет в виду одежду и всякие тяжелые вещи, которых на баркасе было уже полно.

Вопрос, заданный Эллисоном, внес небольшую юмористическую нотку:

— Вам известно, что капитан Блай сказал, что взять больше никого не может, но если доберется до Англии, то нас оправдают. Неужели вы в самом деле думаете, что слова об оправдании относятся к одежде? А может, они все же относятся к Коулману, Макинтошу, Норману, Берну, мистеру Стюарту, мистеру Байэму и мистеру Моррисону, которые тоже ушли бы на баркасе, если бы им хватило места?

Этим вопросом Эллисон завоевал нашу признательность, но отнюдь не расположение судей, которым было очень трудно сохранить серьезность.

Xейворд. Слова капитана Блая об оправдании относились к тем, кто уже был на баркасе.

Суд. Стало быть, вы считаете, что капитан Блай не имел в виду никого из оставшихся на корабле?

Тут Хейворд понял, что суд видит всю нелепость его рассуждений, и признал, что Блай мог обращаться и к оставшимся на «Баунти».

Коварство, с каким Хейворд давал показания, поразило меня. В глубине души он прекрасно знал, что и Моррисон, и я виновны не более, чем он сам, однако не упустил случая бросить на нас тень.

После Хейворда к присяге привели Джона Халлета. Ему шел уже двадцатый год, и я с трудом узнал в стоящем перед нами взрослом мужчине тощего запуганного парнишку, каким его запомнил. Халлет был одет в изящную лейтенантскую форму: светло-голубой камзол с золотыми пуговицами, белыми обшлагами и отворотами; белые шелковые штаны и чулки; блестящие черные туфли. Войдя в каюту, он снял шляпу, сунул ее под мышку и поклонился председательствующему. Нас, подсудимых, он одарил взглядом, в котором ясно читалось: «Видите, чего я достиг? А вы кто такие? Пираты и бунтовщики!»

Его рассказ оказался короче остальных, но имел весьма важное значение для Моррисона и меня. Халлет показал, что, когда баркас уже собирался отваливать, он видел Моррисона, стоявшего у гакаборта с мушкетом в руках. Кроме того, он заявил, что видел оружие у Беркитта, Эллисона и Миллворда. Обо мне он рассказал, отвечая на вопросы членов суда.

Суд. Вы видели Роджера Байэма в день мятежа?

Халлет. Насколько помню, один раз видел.

Суд. Что он делал?

Халлет. Спокойно стоял у левого борта и внимательно смотрел в сторону капитана Блая.

Суд. Был ли он вооружен?

Халлет. Кажется, нет.

Суд. Вы с ним разговаривали?

Халлет, Нет.

Суд. Не знаете ли вы, препятствовали ему перейти на баркас или нет?

Xаллет. Насколько мне известно, он и не собирался покидать корабль.

Суд. Вы не слышали, ему кто-нибудь это предлагал?

Халлет. Нет.

Суд. Какие еще подробности о поведении Байэма в тот день вы можете сообщить?

Халлет. Когда Байэм стоял у борта — об этом я уже говорил, — капитан Блай что-то ему сказал, на что Байэм рассмеялся, повернулся и ушел.

Суд. Расскажите, что вам известно о поведении в тот день Джеймса Моррисона.

Халлет. Когда в тот день я увидел его в первый раз, он не был вооружен, но вскоре после этого появился с оружием в руках.

Суд. Что у него было за оружие?

Халлет. Мушкет.

Суд. Теперь расскажите о Томасе Эллисоне.

Халлет. Он подошел ко мне с оружием в руках и нагло заявил: «Мистер Халлет, вам тревожиться нечего. Мы лишь собираемся высадить капитана на берег, а потом вы и другие сможете вернуться».

По совету мистера Грэхема я от вопросов воздержался. Моррисон спросил:

— Вы сказали, что видели меня вооруженным. Можете ли вы, перед лицом Бога и этого суда, подтвердить, что это был именно я, а не кто-нибудь другой?

Халлет. Подтверждаю.

Моррисон. Должно быть, вы помните, что я лично помогал вам выносить один из ваших сундуков. Скажите, был я тогда вооружен или нет?

Халлет. Эпизода с сундуком я не припоминаю.

Последним из экипажа «Баунти» давал свидетельские показания слуга капитана Блая Джон Смит. Ничего нового его показания не внесли. За ним были вызваны капитан Эдвардс и лейтенанты с «Пандоры». При виде Эдвардса и Паркина меня охватил все тот же гнев, который я испытывал столько раз в те страшные месяцы, что мы находились в их власти. Тем не менее справедливости ради я должен сказать, что их показания относительно того, как разворачивались события на Таити, были безупречно точны. Нам хотелось бы задать им несколько вопросов касательно их жестокого обращения с нами, однако к бунту это отношения не имело, и мы промолчали.

Моряки с «Пандоры» были последними свидетелями обвинения, и суд объявил перерыв до следующего дня. Нам предстояло выступить в свою защиту.

Будучи единственным мичманом среди обвиняемых, я по правилам должен был выступать первым. Однако когда в субботу утром суд собрался, я попросил перенести мое выступление на понедельник. Разрешение было дано, и суд вызвал Коулмана. Говорил он недолго, после чего задал вопросы Фрайеру, Коулу, Пековеру, Перселлу и другим. Все подтвердили его невиновность, поскольку он был оставлен на «Баунти» насильно.

Суд объявил перерыв до понедельника.

Почти все воскресенье я провел со своим адвокатом мистером Грэхемом. С ним пришли адвокаты и других обвиняемых, и три группки людей расселись в разных концах кают-компании, чтобы не мешать друг другу.

К этому времени я уже написал черновик моих возражений против обвинения. Мистер Грэхем внимательно его прочитал и указал мне на несколько упущений. Затем он посоветовал, кого из свидетелей мне вызвать и какие вопросы им задать.

Я вспомнил: давая показания, Хейворд заявил, что проснулся ночью накануне бунта и слышал, как я спускался вниз в половине второго.