сделал все возможное, чтобы смягчить удар, однако я прекрасно понимал всю серьезность моего положения. Без показаний Тинклера мое дело безнадежно даже с самым умелым адвокатом. И тем не менее я решил бороться за свою жизнь до конца.

Как говорил мне сэр Джозеф, морские офицеры терпеть не могут судейских. Поэтому я был рад, что меня будет защищать мистер Грэхем, сам морской офицер. Моррисон решил защитника себе не брать. Коулман, Макинтош, Норман и Берн, надеявшиеся, что смогут легко оправдаться, наняли для этой цели морского офицера в отставке, капитана Мэнли, а офицер из Адмиралтейства капитан Бентам был назначен защищать интересы остальных.

На следующей неделе эти джентльмены побывали у нас; первым пришел мистер Грэхем. Это был высокий сухощавый человек лет шестидесяти, с безупречной осанкой, спокойным голосом и внушающими доверие манерами. Поскольку никто из нас не знал, как происходит судебное разбирательство, мистер Грэхем согласился рассеять волновавшие нас сомнения.

— Я решил обойтись без защитника, сэр, — начал Моррисон, — поэтому мне хотелось бы знать, как точно звучит та статья устава, в нарушении которой нас обвиняют.

— Я знаю ее на память, — ответил мистер Грэхем. — Статья девятнадцатая морского дисциплинарного устава гласит: «Если служащий военно-морского флота поднимет или попытается поднять бунт под каким бы то ни было предлогом, то признанный морским судом виновным, он должен быть предан смертной казни».

— А нет ли у суда другого выхода? — спросил я.

— Нет. Он должен либо оправдать, либо признать виновным и приговорить к смертной казни.

— Но если есть смягчающие обстоятельства? — продолжал Моррисон. — Предположим, на корабле вспыхнул бунт, но, как в нашем случае, часть экипажа не знала о предстоящем захвате корабля и участия в нем не принимала.

— Если эти люди остались на корабле вместе с мятежниками, закон считает их виновными наравне с мятежниками. Наши военные законы весьма суровы в этом отношении.

— Но ведь среди нас, сэр, — вмешался Коулман, — есть такие, кто с радостью покинул бы корабль вместе с капитаном Блаем. Бунтовщики задержали нас насильно, потому что нуждались в наших услугах.

— Этот вопрос суд будет рассматривать отдельно, — отозвался Грэхем. — Если люди, насильно оставленные на корабле, смогут доказать свою невиновность, никакая опасность им не грозит.

— Можно задать вам вопрос, сэр? — проговорил Эллисон.

— Разумеется, молодой человек.

— Я — один из бунтовщиков. Сначала я ни о чем таком не знал, но, как и прочие, капитана Блая я не люблю и поэтому присоединился к бунтовщикам. Есть ли у меня хоть маленькая надежда?

Мистер Грэхем несколько секунд мрачно смотрел на Эллисона.

— Предпочитаю не высказывать своего мнения на этот счет, — проговорил он. — Пусть этот вопрос решит суд.

— Я не боюсь правды, сэр. Если, по-вашему, рассчитывать мне не на что, мне бы хотелось услышать это от вас.

Однако мистер Грэхем был непреклонен:

— Позвольте мне посоветовать всем вам не делать скоропалительных выводов. Я присутствовал на многих судебных заседаниях и знаю, что нельзя предугадать решение суда до того, как не выслушаны все свидетели.

Дни тянулись мучительно медленно. Прошел июль, за ним август, а мы все ждали.

Утром 12 сентября десятерым заключенным на борту «Гектора» было велено приготовиться перейти на корабль флота его величества «Дьюк». Стоял пасмурный безветренный день, такой тихий, что мы слышали, как бьют склянки на кораблях в другом конце гавани. «Дьюк» стоял на якоре на расстоянии около четверти мили от «Гектора». Около восьми мы увидели, как от борта «Дьюка» отваливает баркас с охраной на борту, а ровно в восемь прозвучал пушечный выстрел, возвещавший о том, что суд начался. Наш час пробил.

Суд заседал в просторной кают-компании, занимавшей всю ширину корабля. На квартердеке толпились офицеры с других кораблей, прибывшие на судебное заседание в качестве зрителей. Было там и несколько человек в гражданской одежде и среди них сэр Джозеф Банкс. Доктор Гамильтон стоял у фальшборта в группе офицеров с «Пандоры».

У другого борта столпились офицеры с «Баунти», чувствовавшие себя, по-видимому, не очень-то уютно в компании командиров кораблей, адмиралов и вице-адмиралов.

Когда двери в большую каюту отворились, гул голосов сразу затих. Публику пригласили занять места. После этого вошли мы, впереди следовал лейтенант морской пехоты с саблей наголо. Нас выстроили в ряд у переборки справа от двери. В течение всего первого дня мы вынуждены были стоять, но поскольку суд затянулся, потом для нас принесли скамью.

Посредине каюты стоял длинный стол; за ним в центре сидел председательствующий, а по обе стороны от него располагались остальные члены суда. Чуть правее и сзади находился столик для прокурора, с другой стороны еще один — для писцов. Еще за одним столом сидели защитники обвиняемых. Вдоль стен располагались зрители.

Ровно в девять дверь снова отворилась, и члены суда вошли в каюту. При этом по приказу профоса все встали и сели лишь после того, как члены суда заняли свои места.

Нас назвали поименно, после чего началось чтение обвинительного акта. Этот довольно длинный документ содержал подробную историю экспедиции «Баунти» — от выхода из Англии и до захвата корабля бунтовщиками. За ним следовали письменные показания капитана Блая.

Когда чтение закончилось, наступило глубокое молчание. Все взгляды устремились на меня. Трудно было придумать более губительные для меня показания; на суд они произвели, понятное дело, очень сильное впечатление. Как можно доказать их несостоятельность без показаний Тинклера? Я почувствовал всю безнадежность своего положения.

Прокурор спросил:

— Следует ли мне зачитывать прилагаемые списки, милорд?

— Читайте, — кивнул председательствующий лорд Худ.

В одном списке содержались имена тех, кто ушел на баркасе с Блаем, в другом — тех, кто остался с Кристианом. Меня поразило, что Блай умолчал о Коулмане, Нормане и Макинтоше. Он ведь прекрасно знал, что они хотели уйти вместе с ним и что их не пустили бунтовщики. Справедливости ради он должен был заявить об их невиновности, однако он не делал ни малейшего различия между ними и отъявленнейшими из мятежников.

После того как списки были зачитаны, суд вызвал штурмана с «Баунти» Джона Фрайера. Он ничуть не изменился с тех пор, как я видел его в последний раз, в утро мятежа. Фрайер быстро взглянул в нашу сторону и, подойдя к концу стола, произнес слова присяги. Затем его попросили рассказать все, что ему известно о захвате «Баунти». Я не стану пересказывать здесь его показания — штурман нарисовал вполне правдивую картину мятежа, вспомнив, кстати сказать, о тех, кто не смог уйти вместе с Блаем.

Начался допрос свидетеля.

Суд. Вы назвали семерых, кто в момент бунта был вооружен. Полагаете ли вы, что вооружены были только эти люди?

Фрайер. Нет.

Суд. Почему вы так думаете?

Фрайер. На баркасе потом об этом говорили, однако я больше никого с оружием не видел.

Суд. Каждый раз поднимаясь на палубу, как долго вы там оставались?

Фрайер. Минут десять — пятнадцать.