На отмель мы возвратились лишь к полудню, остальные шлюпки уже были там. Отмель имела шагов тридцать в длину и двадцать в ширину. На ней не росло ничего — ни пятнышка зелени, на котором мог бы остановиться взгляд. Капитан Эдвардс устроил перекличку; оказалось, что утонули тридцать три члена экипажа и четверо пленников — Стюарт, Самнер, Хиллбрандт и Скиннер.

Моррисон рассказал мне, что видел, как утонул Стюарт: его ударило тяжелой доской по голове, и он камнем пошел на дно. Печаль охватила меня — лучшего друга у меня не было никогда.

Капитан Эдвардс приказал сделать из шлюпочных парусов навесы — один для офицеров, другой для матросов. Нас, пленников, услали на дальний конец отмели; днем нас не караулили, однако ночью выставляли двух часовых, словно мы способны были напасть на экипаж корабля, превосходящий нас по численности почти в десять раз. Обращаться к кому-либо, кроме как друг к другу, нам тоже запретили. За пять месяцев пребывания в арестантской загар наш поблек, и теперь мы были не смуглее какого-нибудь лондонского клерка. Так как одежды у нас не было, тела наши вскоре покрылись страшными солнечными ожогами. Мы просили, чтобы нам разрешили устроить навес из еще одного паруса, однако бесчеловечный Эдвардс отказал нам даже в этом. Нам оставалось лишь зарываться по горло во влажный песок у берега.

— Но более всего нас мучила жажда. Почти все мы наглотались морской воды, и это усугубляло наши муки, один из матросов сошел с ума. Запасов удалось спасти очень мало; в первый день каждому выдали по кусочку хлеба весом в две мушкетные пули и четверть пинты вина. Лейтенант Корнер развел из обломков корабля костер, поставил на него медный чайник и, собирая капли пресной воды, которые конденсировались на крышке, набрал таким образом стакан воды. Его разделили на весь экипаж.

Мы находились в слишком тяжелом состоянии, чтобы разговаривать; страшная жажда и боль от ожогов не давали нам заснуть. Наутро штурмана Эдвардса послали в большой шлюпке на место кораблекрушения, чтобы подобрать полезные вещи, которые там, возможно, еще плавали. Тот вернулся с обломком брам-стеньги и кошкой, которая чудом спаслась, вцепившись в какую-то доску. Однако бедное животное почти сразу же погибло; ее ободрали и сварили, а из шкурки соорудили шляпу для одного из офицеров, потерявшего свой парик.

На следующий день плотники принялись готовить шлюпки к долгому переходу. Из днищевого настила они сделали стойки, прикрепили их к фальшборту и натянули между ними парусину, чтобы перегруженные шлюпки не захлестывало волнами.

Утром 31 августа капитан Эдвардс построил всех оставшихся в живых, причем пленников в некотором отдалении от остальных. И офицеры, и матросы, и пленники имели самый жалкий вид. Доктор Гамильтон успел мне шепнуть, что ему удалось спасти свой сундучок с лекарствами, а с ним и мои рукописи и дневник. Поскольку некоторые из пленников были полностью обнажены, врач убедил капитана отдать нам остатки парусины, и мы смогли хоть как-то прикрыться от безжалостного солнца.

Эдвардс некоторое время молча прохаживался взад и вперед перед нами, потом заговорил:

— Матросы, впереди у нас долгое и опасное плавание. Ближайший порт, где мы можем получить помощь, — это голландское поселение на Тиморе, лигах в четырехстах — пятистах отсюда. По пути нам будут встречаться острова, но населены они дикарями. Запасы провизии у нас весьма скудны, поэтому рацион наш будет очень мал, но все же достаточен, чтобы не умереть с голоду. Ежедневно в полдень каждый офицер, матрос и пленник будет получать свою порцию: две унции30 хлеба, полторы унции солонины, пол-унции сухого солода, два маленьких стаканчика воды и стаканчик вина. Будем надеяться, что в пути мы сможем пополнить наши запасы, но особенно рассчитывать на это не приходится. Если ветры и погода будут нам благоприятствовать, мы сможем добраться до Тимора недели за две, но я хочу вас предупредить, что вряд ли это удастся. Но недели за три, если ничего чрезвычайного не случится, мы достигнем пункта назначения. Большинство наших припасов будет на катере, и поэтому, а также для помощи друг другу и защиты, шлюпки должны стараться плыть вместе. Я рассчитываю, что вы будете беспрекословно подчиняться приказам. От этого зависит паша безопасность, и любое нарушение дисциплины будет сурово наказываться. Капитан Уильям Блай проделал такой же путь в гораздо более перегруженной шлюпке и при более скудных запасах. Он добрался до Тимора, потеряв только одного человека. Что сделал он, сможем сделать и мы.

Эдвардс повернулся в нашу сторону.

— Что же касается вас, то не забывайте, что вы — пираты и бунтовщики, которые следуют в Англию, чтобы понести вполне заслуженное наказание. Правительство его величества приказало мне заботиться о сохранности ваших жизней. Этот долг я буду продолжать исполнять.

Шлюпки подтащили к воде, и нас разделили. Моррисон, Эллисон, и я попали в шлюпку, в которой плыл капитан. Мы быстро погрузились и взяли курс на Тимор.

Ветер был попутным, море спокойным, и, отойдя от отмели, мы тотчас поставили парус. Эдвардс сел на руль. Он выглядел таким же изможденным и оборванным, как и любой из его матросов, но глядя на его плотно сжатые тонкие губы и выражение лица, можно было подумать, что он прохаживается по квартердеку «Пандоры».

Моррисона, Эллисона и меня разместили на носу шлюпки. Всего в ней сидело двадцать четыре человека, поэтому отделить нас от матросов не представлялось возможным, однако чтобы мы с ними не общались, Эдвардс посадил рядом с нами двух офицеров.

В полдень раздали еду и питье. Помощник штурмана достал весы и, пользуясь мушкетными пулями вместо гирек, отвесил еду. На нашей шлюпке было лишь два стаканчика, поэтому поначалу каждому пришлось выпивать свою норму сразу, однако позже мы раздобыли раковины моллюсков и могли тянуть свою порцию сколь угодно долго.

Все утро четыре шлюпки держались примерно в миле друг от друга; работа на веслах превратила нашу жажду в тяжелейшее мучение. Большинство из нас были без шляп, а тропическое солнце пекло немилосердно. Некоторые опускали какую-нибудь тряпку за борт и обертывали ею голову, кое-кто смачивал тело морской водою, но от этого на коже выделялась соль, отчего еще больше хотелось пить, а во рту появлялся тошнотворный привкус. Иные, впав в отчаяние, начинали умолять о дополнительной порции воды, а один матрос попытался даже отнять стаканчик у товарища и пролил драгоценную влагу. За это помощник боцмана оглушил его пустой бутылкой — чего при данных обстоятельствах тот вполне заслуживал.

Наконец наступила долгожданная ночь. Снова все шлюпки собрались вместе, их скрепили друг с другом, и нам удалось немного отдохнуть.

Наутро мы двинулись в путь. Показалась земля, но мы не знали наверное, был ли это материк или один из многочисленных прибрежных островов. Подойдя к заливу, который глубоко врезался в сушу, мы увидели, что берег покрыт зеленой растительностью, — верный признак, что вода там есть. Матросы гребли из всех сил, но приближались к берегу довольно медленно. Когда наконец он был уже близок, некоторые матросы попрыгали в воду, но Эдвардс приказал всем вернуться и выделил людей для охраны пленных. Только после этого остальным было разрешено покинуть шлюпки. Через некоторое время послышался радостный вопль, и все, словно безумные, бросились туда, где ярдах в пятидесяти от воды из земли бил чудесный ключ.

Ждать было невыносимо, но в конце концов очередь дошла и до нас. Мы пили, пили, пили, пока не дошли до такого состояния, что не могли более проглотить ни капли. Те, кто напился, отползали в тень и сразу же засыпали. Эдвардс, без сомнения, с радостью остался бы здесь на некоторое время, но две другие шлюпки каким-то образом прошли мимо этого залива и подать им сигнал было невозможно. Офицеры пинками подняли людей, и, наполнив водою наш маленький анкерок31, чайник, две бутыли и даже водонепроницаемые башмаки, принадлежавшие канониру, матросы снова расселись по местам.

Выйдя в открытое море, мы увидели, что другие шлюпки ушли далеко вперед. Мы поспешили им вслед, но настигнуть их нам удалось лишь к середине дня. Эдвардс решил, что возвращаться назад нет