опирающаяся на плечи множества людей в погонах, не видна и не слышна даже на расстоянии пистолетного выстрела.

Сила начинает прирастать армией, а не чем-то там другим. Армия и деньги — близнецы-братья. Все деньги — у мафии и примкнувших к ней чиновников, начиная с наивысшего уровня. Причем деньги хранятся главным образом за границей. Попытка вернуть деньги в страну добром провалилась. Вернуть силой — такой силы нет. Опереться не на кого. За рубежами у нас друзей нет, а есть лишь выдаивающие нас и есть злорадствующие. Орел еще жив, но взлететь не может из-за истощения. Еще несколько лет подобного развития — и мы окончательно будем жить по инструкциям Вашингтона, явным или неявным — все равно.

Мы слушали и только кивали насупившись. Все так и было, как он говорил.

Но несмотря на то, что все мы были в немалых званиях и должностях, никто не чувствовал за собой ни силы, ни знания того, что нужно было бы сделать. Все мы разбирались в военной науке; но она тут вроде бы помочь ничем не могла: воевать у нас не было силы — да и желания тоже.

В таком духе мы и высказывались — от младшего к старшему, как положено.

Когда очередь дошла до меня, я постыдился сказать просто: «Не знаю». На самом деле я мог дать совет, в правильности которого отнюдь не был уверен.

— Есть у меня такая теория, — сказал я. — Как только мы сошли с исторической директрисы — даже не в девятьсот семнадцатом году, но где-то в самом начале двадцатого века, так и катились по наклонной до середины восьмидесятых. А потом сообразили, что дорога эта ведет к обрыву, скомандовали: «Кругом» — и стали выбираться на направление главного удара. Но для этого по параллельному пути пришлось вспять пройти все, что было уже пройдено после того, как сбились. И прошли: не только разруху, голод, инфляцию, разгосударствление, сиречь приватизацию, но и буржуазную революцию пятого года, и русско-японскую войну. Только на этот раз состояла она из двух кампаний, Афганской и Чеченской, результат же был тем же. Прошли — и вот теперь катимся дальше. И наша задача, по моему разумению, — зацепиться за тот репер в истории, который установлен в выгодной для нас точке, в той, где мы побеждали. Вот о чем, считаю, надо сейчас подумать.

Я полагал, что присутствующие сейчас начнут ржать, как табунные жеребцы; весело, однако же, никому не было — промолчали. Выдержали паузу, и потом Сизарев, генерал-лейтенант, командующий Уральским округом, спросил:

— Это что же, по-твоему, — нам теперь до 0течественной 1812-го катиться?

До Бородина и Парижа? Не успеть.

— Нет, — сказал я. — Та война шла на нашей территории. Сейчас нам этого не выдержать. И с Бонапартом воевать нам нынче не с руки. Но есть в истории зацепки и поближе.

Маршал первым сообразил. И сказал:

— Вы о турецких войнах, если я правильно понял? Он к любому из нас обращался на «вы».

— Так точно. О них. Но только на этот раз турок нам надо не громить, а их руками одолеть кого- нибудь посильнее. Тогда это будет настоящая победа.

— Ясно. Ну что же, господа симпозиум?

Опять-таки Сизарев задал неизбежный вопрос:

— Где же она — нынешняя Турция?

Я хотел еще подумать, прежде чем ответить, но не успел. Голос подал генерал Исаков — положил в самый угол стола сильно и точно, такие мячи в волейболе не берутся:

— Да там, по соседству с той, старой.

— Ирак, — резко сказал маршал так, словно выстрелил. И все задулись'.

Я ощутил необходимость сделать то же самое. Рчь шла о событиях конца прошлого века и начала этого — двадцать первого. К ним было приковано внимание всего мира.

Значит, Ирак. Страна с режимом, который у нас привыкли именовать тоталитарным. Я невольно усмехнулся, вспомнив, как иные из российских «голубей» (голубь же, как известно, птица грязная, жестокая и привыкшая жить за чужой счет), голос сорвавшие требованиями о деликатном отношении и не дай бог неприменении силы против чеченских бандитов, грабивших поезда, угонявших самолеты, уводивших людей в рабство и все такое прочее, — голубки эти с восторженным придыханием приняли обстрелы и бомбежки, которым Штаты подвергали Ирак. Потому что там, мол, фашистский режим, и так ему и надо. Чем отличался иракский тоталитаризм или фашизм от чеченского, миролюбцы как-то не задумывались.

Ну, Ирак, конечно, от мало-мальски приемлемой демократии был весьма далек. Однако подобных режимов в те дни на свете было хоть пруд пруди — и в Африке, и в Азии, и в Латинской Америке. Но Ирак бомбили не из-за этого вовсе, но по той причине, что Штатам, которые в те дни повсеместно и не без нований нарекли всемирным жандармом (а сами амержанцы и не скрывали, что им такая роль по вкусу, она целиком укладывалась в их миропонимание), так уж не нравились иракские порядки. Дело было в том, что Багдад откровенно вместе с Ираном, несмотря на их взаимную неприязнь, противостоял Америке, и его нефть Америкой не контролировалась. Остальные же мусульманские страны хотя американцев и не поддерживали, но помалкивали — потому, быть может, что экономически продолжали зависеть от них, а может быть, еще и по той причине, что рассчитывали на быстрое усиление исламских сил в самих Штатах. Что касается России, то Она прежде имела в Ираке немалый вес, однако лишь до того, как Штаты разгромили в 1990-м тот же Ирак за попытку расшириться за счет Кувейта. Наши тогдашние власти почли за благо согласиться с американцами. Те обещали денег, потом, правда, не дали, да и заранее было ясно, что не дадут в долг, а будут лишь пытаться купить все, что тут плохо лежит; а все лежало плохо. После этого Восток Россию и вовсе перестал принимать в расчет как возможного союзника в диспуте со звездами и полосами…

…Телефон зазвонил, и я отвлекся от размышлений. На проводе оказался «Реан».

— Нашли? — спросил я.

— Удалось установить, кому принадлежит машина. Владелец у нас никак не проходит. Вероятнее всего, происшествие не имеет отношения к текущим делам.

Таким нейтральным выражением обозначалось то, что мы уже успели сделать, и все, что еще только предстояло. Сами же мы — действующие лица — между собой называли все это просто игрой.

— Ладно, машина. Куда она поехала?

— Установлено, что была замечена на выезде из города на Волоколамском шоссе. Все оповещены. Ищем.

Хреново все-таки работает «Реанимация», не могут найти одну-единственную женщину, похищенную у них из-под носа. Как же они, интересно, собираются предотвратить убийство Искандера? Нет, тут надо полагаться только на себя. Почти только на себя — Где Липсис-Седов?

— По нашим данным, сейчас — в посольстве.

— Хорошо. Долинский?

— У себя дома.

— Как с эксгумацией?

— Не с чем работать: все были кремированы.

— М-да, это усложняет. А по истокам прошлись?

— Тут вырисовывается интересная картинка…

— Когда вырисуется, сразу же сообщите. Я у себя в номере. Если буду перемещаться — предупрежу. Все, конец.

Я не стал слушать подробности, потому что мне сейчас было уже ясно, или почти ясно, что у них там изобразится.

Едва я повесил трубку, как телефон зазвонил снова. Наташа?

— Слушаю.

— Витал? Это Изя.

— Давно не виделись, — сказал я.

— Я на минутку, по делу. Ты помнишь — завтра торжественное открытие высшего Мадраса?

— Память пока не подводит.

— Будешь там? Мне намекнули — хорошо, если бы ты показался.

— Кому хорошо, пусть и показывается. Я — пас. Просто не найду времени.