времени, это помогало ему не помнить длительности неотступной боли в ноге, острой, нестерпимой, непрекращавшейся ни на одну минуту.

Из нейрохирургии приходил молодой врач по гимнастике Владимир Львович. Его всегда сопровождал Женька. Женьку Дау уже не гнал, я Дау уверила, что никаких денег физики от меня не требовали.

Тщательно скрыла от Дау те списки долга, на сумму примерно 4,5 тысячи рублей, которые, по утверждению Лифшица, академик Ландау задолжал, находясь в тяжёлом, бессознательном состоянии в наших советских больницах, где все было бесплатно. Те неплановые расходы, вызванные сложностью травм больного, вела я.

После смерти Дауньки мне очень захотелось вернуть те именные подарки, которые украл Лившиц. В числе этих подарков есть пять альбомов, они мне очень дороги как память.

В одном из альбомов показано: родился на Земле мальчик, бог в своём лазурном небосводе, сидя на облаке, заинтересовался рождением этого человека. Спустившись на Землю, взял мальчика за ручку, зашагал с мальчиком Ландау по облакам, стал учить его уму-разуму, объясняя, как он, бог, сотворил мир. Мальчик Ландау с удивлением посмотрел на бога, потом повёл бога к доске с мелом и начал методами теоретической физики учить бога, как по правде устроен мир.

В этих альбомах в шуточных каламбурах, в дружеских шаржах талантливые художники изобразили Дау как живого, поразительное портретное сходство, угловатость и худобу художники смягчили его непосредственностью и детской наивностью. Магнетизм и ферромагнетизм изобразили в этих альбомах так: перед Ландау появляется дьявол, на плече дьявола сидит прелестная блондинка. Как железо к магниту, Ландау устремился к дьяволу, а дьявол молниеносно скрылся, показав Ландау нос, — это антиферромагнетизм…

Загоревшись пламенным желанием увидеть моего Дауньку хотя бы в этих альбомах, я решила пойти попросить Капицу помочь мне вернуть украденные предметы. Поднимаясь по лестнице института, я вспомнила: как-то Пётр Леонидович рассказывал весьма остроумный анекдот. Всего этого анекдота я не помню, но суть в том, что этого человека надо остерегаться, он замечен в воровстве: или он что-то украл, или у него что-то украли.

Поэтому вмешивать в воровские дела Лившица благороднейшего из людей — Петра Леонидовича Капицу — я не решилась.

Вспомнила: Л.А.Арцимович, академик-секретарь отделения. Наши дачи разделяла лесная поляна. Многолетнее знакомство семьями позволило мне позвонить ему домой. К телефону подошла не Мария Николаевна, а новая жена, та самая, на которую Лев Андреевич одалживал деньги у Дау, чтобы свозить её на курорт. Я попросила Льва Андреевича к телефону. Она бесцеремонно спросила: «Кто его спрашивает?». Меня Дау учил, что такой вопрос некультурен. Надо отвечать: его нет дома, что ему передать. Новой жене Арцимовича я назвалась, тогда она совсем грубо спросила: «А зачем вам нужен мой муж?». (Она сама недавно увела Арцимовича от первой жены!) «Не за тем, чтобы заменить моего», — подумала я, сказав: «Он у Ландау много лет тому назад одалживал деньги и до сих пор не вернул».

Когда у меня не было денег на обед Гарику, я из должников Дау никому не посмела напомнить о деньгах. Деньги Дау одалживал из своих 40 процентов, я на них не имела права. Но новой жене Арцемовича я так ответила в ответ на её хамство!

Недели через две раздался телефонный звонок. Сняла трубку: «Здравствуйте, Кора, говорит Лев Андреевич. Я у Дау одалживал деньги — две тысячи. Как мне их вам вернуть?». Помолчав, он добавил: «Разрешите, я их пришлю со своим шофёром». Шофёр деньги привёз, но потребовал расписку. Дау ни у кого не брал расписок, если не возвращали, считал их подаренными.

Больной запоминает текущие события только те, которые его интересуют. Это было свойственно натуре Дау от рождения: не загружать память незначительными, неинтересными событиями, его память имела избирательную ценность! Его мозговые клетки были особого устройства.

Все мелкие события, происходящие в больнице, которые медики так любят смаковать, он пропускал мимо себя. «Спросите у Коры», Кора ведь и существует для того, чтобы помнить эти мелочи, эти незначительные события текущей жизни.

Жить, заниматься наукой, углубляться в неразгаданные тайны природы — это высшее наслаждение, весь смысл жизни в науке. Для отдыха неплохо заняться девушками, они помогают отвлечься, отдохнуть, чтобы опять заняться наукой. А мелочи пусть делают лучше мелкие люди, вроде Коры и Женьки.

Когда Дау появился в Харькове, ему было только 24 года. Тогда шёл 32-й год. Из студенческой молодёжи последних курсов, которым Дау читал лекции, Евгений Михайлович Лифшиц выделялся хорошей подготовкой. В их семье для двух сыновей было три гувернёра. Лифшиц из студенческой молодёжи выделялся знанием языков, изысканностью одежды, наша советская студенческая молодёжь тех лет дала ему кличку Виконт. Она ему импонировала, он сиял, когда его так «обзывали».

Вокруг Дау стала собираться студенческая молодёжь, и конечно в их числе Виконт. У Виконта редкие издания книг и даже Гумилёв. Для Виконта молодой профессор явился с Олимпа, от самого знаменитого Нильса Бора. Это для Виконта было притягательной силой.

Виконт мёртвой хваткой вцепился в молодого Ландау, а через некоторое время Ландау заявил: «Товарищи, какой он Виконт, Женька настоящий Капуцин. Его цепкохвостость поразительна».

Когда Дау убедился, что Капуцин лишён таланта к творческой научной работе, он решил его использовать для написания книг. Ещё Капуцин свою незаменимость при Ландау закрепил по мелочи: достать лезвия для бритв, выбрать галстук. Он выполнял это очень охотно. Дау это очень ценил, платил идеями, тем, чем был сказочно богат.

Самозабвенно погружаясь в неизведанные недра науки, его могучий мозг молниеносно производил сложнейшие расчёты. А кончик вечного пера едва успевал за мыслью, скупые формулы ложились на бумагу вкривь и вкось. Чистописание ему не было свойственно.

Процесс напряжённого мышления он никогда не называл работой. Ещё в Харькове он мне сказал о себе так:

— Я просто физик-теоретик. По-настоящему меня интересует только неразгаданное явление природы. Это высочайшее наслаждение, это огромная радость жизни, это самое большое счастье, которое суждено познать человеку! А вообще я лодырь, я очень ленивый и очень никчёмный. Я ничего не умею делать. Когда мы ходим в туристический поход, меня все называют лодырем и паразитом. Я и есть лодырь и паразит, я ничего не умею делать руками.

— Что? Написать вам статью в журнал? А я ведь писать не умею. Я ведь и двух слов не свяжу. Я есть жуткий лодырь.

Фантастически утрировал свою несостоятельность в письме. А писал Дау замечательно. По этому поводу я привожу его письма. Не очень длинные. Или взять его переписку. Он много получал писем и почти на все отвечал. Лифшиц возвёл поклёп на своего учителя, чтоб хоть чем-то возвыситься над Ландау. И это после трагической смерти.

Эту нелепость о Ландау со слов Женьки подхватили люди, которые не знали Ландау. А сейчас пишут, приводя в пример, что вот такой великий физик, как Ландау, не мог связать двух слов в письменном виде. Меня удивляет одно: Дау ещё всегда называл себя лодырем и паразитом. Почему же Лифшиц это не склоняет? Потому, что весь мир удивлён универсализмом и фантастической работоспособностью Ландау.

Но ведь Ландау всю жизнь о себе говорил, что он ведёт паразитический образ жизни. «Я никчёмный заяц, я ничего не умею». У него действительно все замки были всегда испорчены, не закрывались.

«Коруша, опять надо вызвать мастера, замок не работает». Беру ключ — у меня замок работает. «Коруша, окно не закрывается». Иду, закрываю. «Как тебе так легко все удаётся? Просто