— Корочка, здесь очень хорошо. Я почувствовал себя человеком. Я могу принимать ванну каждый день. После ванны боли немножко смягчаются. Но почему ты все-таки не взяла меня домой. Я очень хочу домой.

— Даунька, ты ещё не совсем здоров. Тебя здесь вылечат, и тогда домой.

Все медсёстры из больницы Академии наук были высокой квалификации, ухаживали за больными с любовью.

В палату зашёл главврач Академии наук. Он меня спросил , каких медиков взять из нейрохирургии. Я ответила, если можно, одного Владимира Львовича, он занимался гимнастикой. Лев Давидович к нему привык, занятия по физкультуре у них проходят очень весело. Если надо, я буду доплачивать этому врачу.

— Нет, теперь академик Ландау в нашей больнице, и уже мы сами все будем оплачивать. Это по закону наш больной, наши фонды обеспечивают все, что необходимо. Вам больше ни за что не придётся доплачивать.

Когда главврач ушёл, я сказала дежурным медицинским сёстрам, чтобы они передали другим медсёстрам: пока Лев Давидович будет здесь, в больнице, я от себя буду доплачивать ту же сумму, какую они получали от меня с первых дней. Самоотверженный труд медсестёр внёс немалую толику в дело спасения жизни Дауньки! Моя благодарность медсёстрам была безгранична.

На второй день его пребывания в больнице Академии наук с визитом с утра явился Лифшиц. Он бесцеремонно потребовал себе халат: «Я — Лифшиц, пришёл к академику Ландау». Но ему дежурный персонал ответил, что посещение больных начинается с 17 часов. Он помчался к главврачу. Там он тоже сообщил, что он есть Лифшиц, самый близкий друг Ландау, ему во всех больницах было предоставлено право беспрепятственного посещения Ландау в любое время дня и ночи. «Мой отец был крупнейший медик нашей страны, выдайте мне неограниченный пропуск к Ландау, как было в больнице № 50 и в Институте нейрохирургии».

Главврач ему спокойно ответил: «Я только жене академика дал такой пропуск. Сам академик зовёт к себе только жену. Вас он не вспоминал. Все друзья наших больных приходят в дни и часы, отведённые специально для посещений».

Входит в палату Н.И.Гращенков — член-корреспондент АН, профессор-невропатолог. Лев Давидович обедал в палате. Он принялся за очень аппетитного поджаренного цыплёнка-табака. Только унесли поднос с посудой, Николай Иванович спросил:

— Лев Давидович, что вы ели на обед?

— Обед был вкусный, но я не помню, что я ел.

— Лев Давидович, вспомните, что вы только что съели на второе.

— Нет, абсолютно не помню, что я ел.

— Лев Давидович, кто был ваш отец?

— Мой отец? Он был зануда!

— Лев Давидович, как это понять?

— Николай Иванович, он был скучнейший зануда. Николай Иванович ушёл, пятясь из палаты. Я его догнала в коридоре:

— Николай Иванович, это нормальные ответы до болезни. До аварии он всегда так говорил!

— Конкордия Терентьевна, вы слишком близки Льву Давидовичу. Мы, медики, не принимаем во внимание мнение о состоянии наших больных от близких родственников. А вот Лифшиц сказал, что Лев Давидович находится полностью в невменяемом состоянии. Я лично тоже нахожу его состояние невменяемым. Ведь он вчера Евгения Михайловича выгнал из палаты и стал звать вас, все считают это ненормальным.

Я беспомощно опустилась в близстоящее кресло. Накануне Даунька действительно выгнал Женьку из палаты. Ещё в приёмные часы и при посетителях. Мигдал вышел от Дау и заявил во всеуслышание:

— Ну если Дау Женьку выгнал, значит, Дау сошёл с ума!

Эти страшные слова, брошенные невзначай Мигдалом, медработники больницы подхватили. Эти слова до меня дошли уже в такой форме: «Ученики академика Ландау, физики, говорят, что Ландау сошёл с ума». Гращенков сказал, что считает Ландау невменяемым.

Мне стало очень страшно. Я почувствовала: мои силы кончаются. Столько времени бесконечного нервного напряжения и страха. Сначала за жизнь! Теперь за разум! К обоснованному страху ещё столько нелепостей, которые на каждом шагу мне преподносит жизнь.

Медсестра Марина (ей около 40 лет), она не замужем, прошла всю войну, имеет настоящие боевые награды. Медсестра высочайшей квалификации. Все медсёстры называют Дау на «вы» и «Львом Давидовичем». Марина с Дау на «ты» и называет его «Дау». Я стараюсь этого не замечать. Я даже стараюсь не замечать, когда она при мне целует Дау. Но Женька оскорбительно, грубо пытался поставить Марину на место: «Марина, как вы смеете называть академика на „ты“ и в обращении называть его „Дау“! Если вы этого не прекратите, я добьюсь, чтобы вас отстранили от дежурств у Ландау». Ну Марина озлобилась, рассказала Дау, что Женька требовал у меня деньги для ежедневных банкетов на консилиумах и на все расходы по комитету физиков. Я не знаю, что и при каких обстоятельствах Марина наговорила на Женьку. Когда явился Женька, разъярённый Дау в моё отсутствие, в Маринино дежурство, Женьку встретил такими словами при посетителях: «Я считал тебя другом, а ты оказался подлецом. Как ты смел, когда я был в смертельной опасности, требовать у Коры денег?! Ты знал, я денег не копил. У Коры не было денег. А свои деньги ты боялся потратить. Ты боялся потерпеть убыток в случае моей смерти. Пошёл вон».

Я пришла в ужас от этих событий.

— Марина, зачем вы так, Дау ещё по ночам бредит, он ещё болен, его нельзя ссорить с физиками, его надо беречь. Я вас очень прошу, не встревайте в отношения между Дау и физиками.

Я начала говорить Дау, что Женька никаких денег у меня не требовал, что Марина ошиблась, поверила сплетням.

Как-то зашла в палату Дау — Гращенков заканчивал осмотр Ландау.

— Коруша, как я тебя ждал, сколько я доставил тебе хлопот своей болезнью. А когда я тебя нашёл в Харькове, я так мечтал устроить тебе счастливую жизнь. Помнишь, как ты уговаривала меня в Харькове вступить в Коммунистическую партию. По своим убеждениям я всегда был марксистом, Коруша, сейчас я решил вступить в Коммунистическую партию.

У Гращенкова глаза округлились.

— Даунька, ты сначала выздорови.

— Нет, Коруша, я окончательно решил вступить в Коммунистическую партию. Ты ведь всегда этого хотела.

— Дау, сейчас у меня одна мечта — чтобы ты стал здоров.

— Корочка, естественно, я сначала выздоровлю.

Вспомнила, что в Харькове очень хотела, чтобы Дау стал коммунистом, в те далёкие молодые комсомольские годы у меня было твёрдое убеждение: вне партии, вне комсомола должны оставаться только мелкие людишки вроде Женьки Лифшица, чуждые нашей советской идеологии, это было в начале тридцатых годов.

Во второй комнате палаты-люкс зазвонил телефон. Это было в 12 часов 30 минут 1 ноября 1962 года. Я сняла трубку.

— Это палата академика Ландау?

— Да.

— С вами говорит корреспондент из Швеции. Полчаса назад в Стокгольме Нобелевский комитет присудил Нобелевскую премию за 1962 года по физике академику Ландау. Разрешите мне первым его поздравить.

— Вы откуда звоните?