– Значит, говорите, он вас ограбил? – задумчиво проговорила Людмила Григорьевна, пристально глядя на Ирену. – И что взял?

– Отнял коня, – неловко соврала та. – Отнял мою одежду, обувь, все вещи и деньги…

– Очень странно, – сказала Людмила, и глаза ее насмешливо блеснули. – Разбойник забрал все ваши вещи, платье, белье, башмаки, но оставил вам плащ. А этот сарафан и сорочка были даны вам в возмещение ущерба, вместе с лаптями? Какой, однако, любезный грабитель вам попался! Вы сказали, что были ограблены примерно час тому назад, однако пешком от Чертова моста добраться сюда за час никак невозможно. Просто никак! Поверьте, я эти места хорошо знаю. Значит, вы ехали верхом. Значит, разбойник оставил вам коня. Но это уже совершенная сказка, совершеннейшая!

– Сказка, истинный крест! – поддакнул кто-то из мелкопоместных, доселе скромно молчавших по стеночкам. – А попросту вранье!

– Кого ты слушаешь, Людмила Григорьевна, царица наша! – возопил в это время Чиж, а может, Стрекулист. – Ради кого сердечко жалостью надрываешь, ради кого ум трудишь? Да врет, врет она как сивый мерин, поверь ты мне и прогони ее отсюда вон. Беглая девка она, просто-напросто девка беглая!

– Кажется, – медленно проговорила Макридина, – и я все больше склоняюсь к этому мнению. Про себя могу сказать, что я избыточно доверчива, порою до глупости. Ах, как жалость к людям меня подводит! Вот и сейчас – уши развесила, твою брехню слушая. Что же с того, что с легкостью болтаешь ты об эллинских богах? Мало ли, а вдруг ты с малолетства грамоте была обучена, чтоб на театре господина твоего играть, ну и прочла книжку про них. Или, к примеру сказать, сам господин твой тебе о них рассказывал… Говори, ну, ты чья? Чертов мост близко от Лаврентьева. Ты оттуда, значит. Из старых лаврентьевских или из новых, берсеневских?

Ирена затравленно смотрела в темные, непроницаемые глаза, близко к ней придвинувшиеся. Может, Макридина и вела себя иной раз глупо и смешно, однако дурой ее никак нельзя было назвать. Как мгновенно связала концы с концами! Поистине, у нее цепкий, стремительный ум. Ум, который несправедливо называют мужским…

Нет, Ирену может спасти только полная откровенность с этой женщиной!

– Вы почти угадали, – пробормотала она мрачно. – Вернее сказать, вы не угадали ровным счетом ничего. Но слушайте, я все вам расскажу. Мне больше нечего делать, как целиком и полностью вам довериться.

– Давай, доверяйся, – кивнула Макридина, беря перчаточными пальцами изрядный кусок мяса из общей плошки и бухая его в свою тарелку – грубую, глиняную, как и вся прочая стоявшая на столе посуда. Вслед за тем она взяла небольшой охотничий нож и принялась отрезать небольшие ломтики, которые подкалывала острием того же ножа и отправляла в рот. Все это проделывалось, впрочем, не без изящества, что показывало изрядный навык. Ирене не было предложено ни поесть, ни хотя бы сесть, и она невольно провожала взглядом каждый кусок, исчезавший меж пухлыми губами Макридиной. Ела та очень быстро, мясо стремительно исчезало с тарелки. – Ну, что замолчала? – проговорила Людмила Григорьевна с набитым ртом. – Я слушаю.

– Примерно две недели тому назад я обвенчалась тайно с Игнатием Лаврентьевым, – начала Ирена – и ножик выпал из рук Макридиной…

Ножик сей так и остался лежать на столе, пока Ирена вела свой печальный рассказ, закончившийся прибытием новобрачных в Лаврентьево и тем, как Адольф Иваныч объявил Игнатия незаконным сыном графа Лаврентьева, а значит, крепостным.

– И что же вы? – спросила Людмила Григорьевна, обретая наконец дар речи и вновь переходя на «вы» с Иреною. – Почему вы здесь одна? Бросили своего новобрачного супруга, лишь только узнали о том, что он всего-навсего незаконный сын?

Что-то такое прозвучало в ее голосе… Ревность, никак?! Ирена взглянула внимательней. Ого, какой темный пламень загорелся в глазах амазонки! Воистину – отблески адского пламени! Уж не имела ли она некие виды на Игнатия? А почему бы нет? Если бы Лаврентьев дал ему вольную, он был бы завидным мужем для любой вдовушки или девицы. Кроме того, Игнатий был так красив, так невероятно красив…

Был! Вот именно – был!

– Я не бросила его, – покачала головой Ирена и украдкой смахнула слезы с ресниц. – Я хотела увезти его с собой, чтобы просить отца выкупить его у нового хозяина. Я сознавала, что связана с ним нерасторжимыми узами. Но он… это он бросил меня!

– Выгнал, что ль? – подал кто-то из свиты Макридиной: доселе мелкопоместные сидели, слова не молвив, даже словно бы не дыша! – Поди, мол, прочь отселева, ты мне более не пара? – И он захохотал самым издевательским образом, давая понять, что не верит ни единому слову Ирены.

– Молчите, Стрекулист! – не оборачиваясь, махнула рукой Макридина, и Ирена, несмотря на всю серьезность момента, не могла сдержать усмешки: Стрекулист совершенно не подходил к своему прозванью, ибо оказался толст и кругл, словно шарик, водруженный на коротенькие ножки.

– В самом деле, что значит – бросил? – пристально поглядела Людмила Григорьевна.

– Он не только меня, он самую жизнь покинул, – глухо проговорила Ирена, снова переживая тот страшный миг, когда узнала в человеке, лежащем на берегу пруда, своего мужа. – Вечером он узнал о перемене в своей судьбе, а утром застрелился.

– Господи… Боже мой… Спаси его душу грешную! – зашелестело со всех сторон, и вновь воцарилась было тишина, однако вскоре послышалось робкое предложение выпить на помин души несчастного.

Людмила Григорьевна, впрочем, не отзывалась, оставалась неподвижною: не сводила глаз с Ирены, однако, чудилось, не видела ее.

Наконец она разомкнула крепко стиснутые губы, однако не возглас сожаления сорвался с них, как можно было ожидать: голос звучал деловито и прохладно, как прежде.

– Однако это странно. Игнатий был отлично осведомлен о своем положении. Мы… – Тут Людмила Григорьевна чуть запнулась, но только на ничтожное мгновение. – Мы с ним не раз беседовали запросто, по-соседски… Игнатий знал, что от отца ничего хорошего ждать не может из-за своего непокорства. Он мог бы поладить с графом, если бы начал жить по его правилам, однако Игнатий был слишком своеволен и… глуп, скажу прямо, хотя о мертвых, кажется, говорить дурно не следует. – Она вздохнула и торопливо, как бы по обязанности, перекрестилась. – Не понимаю, впрочем, почему, чем они лучше живых?

– Истинная правда, матушка, – поддакнул Стрекулист. – Ровнехонько ничем!

– Не перебивайте! – сердито махнула маленькой ручкой Людмила Григорьевна, и вокруг мигом воцарилась тишина. Что и говорить, свиту свою она умело держала в ежовых рукавицах, вернее, перчаточках! – Итак, Игнатий все знал о своем положении. Вдобавок он мог рассчитывать поладить с новым своим хозяином, Берсеневым. Тот либерал, голова у него всякими бреднями забита. Уж не бросил бы кузена на произвол судьбы! Волю, может быть, и не дал бы, но позволил бы жить привольно, а это тоже немало. И тем не менее Игнатий стреляется… Из-за вас, я так понимаю? Из-за вас он застрелился?!

– Что вы, – испуганно забормотала Ирена, выставляя вперед руки. – При чем тут я?!

– Ну как при чем? – воззрилась на нее Людмила Григорьевна, словно на круглую дуру. – Могу себе представить, сколько попреков вы обрушили на его голову за то, что вовлек вас в такую историю – весьма некрасивую, в самом-то деле!

– Богом клянусь, что ни словом его не попрекнула! – с жаром выкрикнула Ирена, зная, что ей и в самом деле не в чем себя упрекнуть. – Господом Богом! Не из-за меня он…

– А из-за кого же? – пожала плечами Людмила Григорьевна. – Даже если вы не врете, что не попрекали, он покончил с собой оттого, что пал непоправимо в ваших глазах. Оттого, что не снес позору перед женщиной – он ведь нашего брата, вернее, сестру, почитал токмо лишь источником наслаждения, а этак-то, всерьез, ни во что не ставил. Ну ладно, мир праху его. Как бы он своей жизнью ни распорядился, это была его жизнь, его собственная, он в ней был волен совершенно, независимо от того, кому принадлежала плоть его – Лаврентьеву, Берсеневу или еще кому-то. Поговорим лучше о вас, сударыня. Отчего вы подались из Лаврентьева ночью, пешком, к тому же в таком виде? Что, многоуважаемый Адольф Иваныч не мог дать вам экипаж? Пожадничал? Или вы ушли тайно? А почему в таком платье? Это ведь точно не ваша одежда. Зная Игнатия, я точно могу сказать, что на крестьянке он не женился бы хотя бы потому, что женскому элегантному туалету придавал особенное значение, особенно мелочам: чулочкам, ботинкам, перчаткам, корсеткам разным…

Ирена мгновенно вспомнила саквояжи с вычурным тряпьем, приобретенным Игнатием вместе с какой-то там приятельницей или женой приятеля, и былая ревность так и куснула за душу.

– Только не лгите мне снова про страшных лесных разбойников! – уничижительно хохотнула Макридина, и Ирена внезапно пришла в бешенство. Да что она себе позволяет, эта безголосая деревенская Цирцея?!

– Этот ваш многоуважаемый Адольф Иваныч разбойник пострашнее лесных! – запальчиво выкрикнула она. – Это ведь именно он довел Игнатия до смерти, когда сначала начал травить его своим бульдогом, а потом заявил ему, что он не только сам в кабалу воротился, но и еще одну крепостную привел – меня, потому что якобы жена по мужу – раба. Отчасти вы правы: Игнатий покончил с собой, чтобы освободить меня. Но чудовищный немец только смеялся, стоя над его трупом. Он назвал меня рабынею и заключил под стражу в людскую. Меня насильно переодели в крестьянское платье. Я могла ждать самого страшного решения своей участи! Поэтому я воспользовалась первой же возможностью бежать из Лаврентьева. И теперь прошу у вас помощи, как у благородной дамы. Помогите мне нанять повозку или хотя бы просто верховую лошадь. Деньги у меня есть. – Она вынула из кармана портмоне. – Я доберусь до Нижнего, а оттуда возьму место в омнибусе.

– Вы и в самом деле из Санкт-Петербурга? – спросила Людмила Григорьевна, глядя, впрочем, не на Ирену, а на зажатое в ее руке портмоне. Ирена тоже перевела на него глаза. Оно было мягкой коричневой кожи, потертое кое-где до белизны, с полустертой монограммою в углу. Различить ее в пляшущем свете факелов и свечей было непросто, да и незачем. – А если так, где вы там жили?

– В самом деле, – кивнула Ирена. – Я дочь графа Сокольского, наш дом на Сергиевской улице, неподалеку от английского посольства.

У Макридиной даже голова откинулась от изумления, словно от удара!

– Чья вы дочь?! – пробормотала она невнятно в полной тишине, наступившей вслед за этим дерзким заявлением.

– Графа Сокольского, – раздельно повторила Ирена. И тишина взорвалась оглушительным хохотом! Чудилось, будто ворона закаркала, вернее, целая стая ворон. Это веселилась свита Людмилы Григорьевны, на разные лады повторяя имя и фамилию Ирениного отца. Конечно, они не поверили ни единому ее слову. Да и черт с ними, подумала она в бешенстве, главное, чтобы Макридина поверила!

Однако темные глаза смотрели по-прежнему непроницаемо.

– Хотелось бы в таком случае спросить… – Людмила Григорьевна запнулась, словно для себя решала, не назвать ли Ирену по имени-отчеству, да тут же и передумала. – Хотелось бы спросить: откуда у вас это портмоне? И этот плащ…

– Украла, откуда же еще? – раздался рядом спокойный голос, на который Макридина и Ирена враз повернули головы – одна удивленно, другая – с криком ужаса.

Да, ей было чему ужаснуться. Ведь голос этот принадлежал не кому иному, как лаврентьевскому управляющему Адольфу Иванычу!