Альбукерке?[35] И уж поскольку всем нам приходится платить из своего кармана за этот зонтик, гарантирующий нам минимальные потери, почему бы вам не рассказать нам о прогнозе погоды?

— Если вы думаете, будто в выступлении по кабельному телевидению я готов поставить под угрозу интересы национальной безопасности... что ж, конгрессмен, с искренним сожалением вынужден заявить, что, по моему мнению, у вас нет никакого права говорить от лица американского народа.

— От имени всего американского народа? Я даже и не думал этого делать! Мне было сказано, что в этой программе принимаем участие только вы и я. Мол, я оскорбил вас перед телевизионными камерами и что вы имеете право ответить на это по телевидению. Только по этой причине я здесь и нахожусь. Так отвечайте же, полковник! Перестаньте бросаться провозглашенными Пентагоном лозунгами, я слишком уважаю наши вооруженные силы, чтобы позволить вам прикрываться ими.

— Если слово «лозунги» в вашем понимании означает крики самоотверженных руководителей нашего оборонного ведомства, этих доблестных и преданных людей, отдающих все свои силы укреплению могущества нашей страны, то мне остается только пожалеть вас.

— Не пора ли вам прекратить! Я не так уж давно здесь, но среди тех немногих, кто стал моими друзьями, некоторые уже на Арлингтонском кладбище и, вероятно, содрогаются от ваших избитых сентенций. Я лишь терпеливо пытаюсь вам объяснить, полковник, что ни вы, ни я, ни мой сосед по улице больше не имеем права жить не по средствам. Мы должны трезво смотреть на вещи...

— Тогда позвольте разъяснить вам реальное положение вещей! — прервал его Бэрриш.

— Сначала позвольте мне закончить, — сказал Эван улыбаясь.

— Господа, господа... — вмешался известный телеведущий.

— У меня нет никаких сомнений в вашей преданности делу, полковник, — продолжил Кендрик. — Понимаю, вы делаете свою работу и защищаете свои интересы. — Он взял в руки лист бумаги. — Но когда во время слушаний вы произнесли кое-какие слова, я их записал: «Какая-то традиционная процедура опеки». Я задумался, что вы имеете в виду. Вы что, вообще против всякой подотчетности? Если вы действительно так считаете, тогда скажите об этом вашему соседу, простому смертному Джо Смиту, который с трудом сводит концы с концами своего семейного бюджета.

— Тот же самый Джо Смит преклонит перед нами колени, когда поймет, что мы защищаем жизнь его семьи.

— С меня достаточно рыданий на Арлингтонском кладбище, полковник. Джо Смит не должен ни перед кем преклонять колени, тем более здесь.

— Вы искажаете смысл моих реплик, вырывая их из контекста, хотя прекрасно понимаете, о чем я говорю, конгрессмен Партридж!

— Ошибаетесь, полковник. Партридж — это другой человек. Меня послали вместо него защищать левый фланг.

— Левый, несомненно, означает правый.

— Интересное утверждение. Можно я его возьму на вооружение и стану вас цитировать?

— Мне про вас все известно! — произнес Бэрриш угрожающим тоном. — Не рассказывайте о вашем соседе по улице, пытаясь представить, будто вы ничем не отличаетесь от других. — Бэрриш сделал паузу, а затем, будто больше не в силах сдерживаться, выкрикнул: — Вы даже не женаты!

— Вот это, пожалуй, единственное правильное утверждение из всего, что вы здесь наговорили. Действительно, я не женат, но если вы просите меня о свидании, то я предпочитаю встречаться с женщинами.

Сражение было проиграно. Огонь тяжелой артиллерии Пентагона обратился против нее самой, и вспыхнувший порох опалил лицо полковника.

— Кто он, черт возьми, такой? — спросил Джозеф Смит, проживающий в штате Нью-Джерси, в городе Клинтоне, по улице Кедровой, в доме номер 70.

— Понятия не имею, — ответила миссис Смит, сидящая рядом с мужем у экрана телевизора. — Такой милашка, правда?

— Милашка или нет, но он только что дал по мозгам одному из тех хамовитых офицериков, которые не раз выливали на меня кучу дерьма во Вьетнаме. Он наш парень.

— А он хорош! — произнес член общества «Инвер Брасс» Эрик Сандстрем, поднимаясь и выключая телевизор в своей нью-йоркской квартире с видом на парк Грамерси. Осушив свой бокал «Монтраше», он взглянул на сидящих напротив Маргрет Лоуэлл и Гидеона Логана. — Быстро соображает и сохраняет полное спокойствие. Я знаю эту змею Бэрриша: любит сосать кровь у всех на виду. А Кендрик его утопил в его же собственном дерьме.

— К тому же весьма милый, этот наш человек, — добавила миссис Лоуэлл.

— Что вы имеете в виду?

— Эрик, я хотела сказать, что он привлекательный, хотя вряд ли это можно считать недостатком.

— Занятная личность, — сказал Логан. — Вот на кого мы решили сделать ставку. Умеет легко переходить от серьезного к смешному, а это уже немалый талант. Не случайно он продемонстрировал это во время слушаний. Таким же даром обладал Кеннеди, во всем находя что-нибудь забавное. Народу это нравится. Тем не менее, я думаю, придется столкнуться с серьезными трудностями.

— Что вы хотите этим сказать?

— Человека с таким острым восприятием нелегко будет держать под контролем.

— Но, Гидеон, если это именно тот человек, который нам нужен, — сказала Маргрет Лоуэлл, — а у нас есть все основания считать, что так оно и есть, то это уже не будет иметь значения. Вдруг существует что-то такое, его мы не знаем? Мы ведь продвигаем его, а не инициируем какой-то политический процесс.

В верхней части Манхэттена, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню, в шестиэтажном особняке из бурого песчаника сидели друг напротив друга убеленный сединами Самуил Уинтерс и его друг Иаков Мандель. Они расположились в просторном, обставленном старинной мебелью кабинете на верхнем этаже, стены которого украшала пара превосходных гобеленов ручной работы между книжными полками.

Комната выглядела уютной. Видно было, что шедевры прошлого предназначены для того, чтобы ими пользовались, а не только любовались. Взяв в руки пульт дистанционного управления, Самуил Уинтерс выключил телевизор.

— Ну, что скажешь? — произнес он.

— Дай мне подумать, Самуил. — Мандель обвел взглядом кабинет. — Скажи-ка, ведь у тебя все это с самого рождения. И тем не менее ты всю жизнь работаешь не покладая рук.

— Я историк по образованию, то есть выбрал сферу деятельности, в которой наличие состояния многое упрощает, — ответил Уинтерс. — Временами я испытываю из-за этого чувство вины. Я всегда могу поехать туда, куда хочу, пользоваться архивами, к которым у других нет доступа. И тот вклад, который я внес в науку, вряд ли сопоставим с полученным мною удовольствием. Моя жена часто говорила мне об этом. — Он взглянул на портрет миловидной темноволосой женщины, одетой по моде сороковых годов. Портрет висел позади письменного стола между двумя огромными окнами, выходящими на Семьдесят третью улицу.

— Тебе ее не хватает?

— Это трудно выразить словами. Я часто прихожу сюда, чтобы поговорить с ней.

— Я тоже не думал, что смогу дальше жить без Ханны. Но странно, что, памятуя о том, через что ей пришлось пройти в Германии, я молил Бога, чтобы она покинула меня первой, хотя это звучит ужасно. Я считал, что смерть еще одного любимого человека станет невыносимой для нее и она не справится с горем в одиночестве.

— Очень благородно с твоей стороны, как и все то, что ты говоришь и делаешь, мой старый друг. В особенности, учитывая то, что тебе предстоит сделать. И ты, я уверен, сделаешь это лучше меня.

— Чепуха!