— Нет, не до такой степени все-таки… грибы — в самый раз. К тому же сегодня кислота как-то мрачно звучит. Кстати, Горский, ты уверен насчет того, что от ЛСД никто не умирал?

— Абсолютно. Я вот хотел тебе у Хофманна показать в My Problem Child.

— А чего он пишет-то?

— Насколько я помню, пишет, что был только один смертельный случай — у слона, когда ему вкатили 0,3 грамма.

— А зачем понадобилось давать слону кислоту? — спросила Алена, закручивая кончик косяка.

— Просто после того, как Альберт Хофманн в 1948 году синтезировал ЛСД и обнаружил его психоактивные свойства, в течение лет пятнадцати в лабораториях «Сандоз» его серьезно изучали… давали добровольцам, на животных тоже пробовали, дозы варьировали. Возлагали большие надежды — в психиатрии и так далее. В шестидесятые уже много народу над этим работало. Вот Джон Лилли, — Горский кивнул в сторону книжной полки, — укладывался в изотермическую ванну и закидывался. Говорил, что так убираются случайные шумы, и ЛСД действительно становится эффективным инструментом для путешествия, так сказать, вглубь себя. Ну, а потом кислота попала на улицы, ее стали принимать все подряд — и власти быстро прикрыли все эти исследования. Хотя мне как-то показывали советскую упаковку от таблеток с надписью «Диэтиламид лизергиновой кислоты 25».

— Неужто в аптеках продавали? — спросила Алена.

— Нет, разумеется. Использовали для секретных экспериментов.

— Я тут вспомнил, — вдруг сказал Антон, — где-то за полчаса до того, как все случилось, я стоял на галерее вверху и как раз менял кассету. И я услышал, как Женя с кем-то говорила… то есть я не помню, что сказала она, но ее собеседник ответил: «Ты же знаешь, что я люблю тебя». А потом я вставил Shamen и дальше не слушал.

— А с кем она говорила?

— Не знаю, я как-то не вслушивался, не опознал голос. Я же тогда не знал, чем все кончится, — пожал плечами Антон.

— Взорвешь? — спросила Алена, протягивая ему косяк.

Антон чиркнул зажигалкой и затянулся.

— Хорошая трава, — сказал он, передавая косяк Горскому. — А как ты думаешь, кто ее убил?

— Элементарно, Ватсон, — ответил Горский поворачиваясь в профиль и выдыхая дым на манер Холмса.

Все засмеялись. Так, под нервный смех, они и добили косяк до конца.

— Из тебя клевый Холмс получится, — сказала Алена.

— Уж скорее — Ниро Вульф, — ответил Горский, — хотя я для него худощав. Но такой же домосед.

— Я буду твоим Арчи Гудвиным, — засмеялся Антон, — а вместо орхидей тебе надо разводить ганджу.

— Скорее уж кактусы, — заметила Алена, — или цветы какие-нибудь… галлюциногенные.

— Если говорить о цветах, — сказал Горский, — то меня больше всего заинтересовали слова про последний лепесток.

— Как ужасно не хочется идти завтра в школу, — сказала Женя.

Они с Лерой Цветковой, поджав ноги, сидели на диване и рассматривали зарубежный журнал мод, принесенный леркиной мамой с работы и утащенный Леркой для визита к подруге. По всем программам телевизора передавали репортаж с XXV съезда КПСС.

— Смотри, — ткнула пальцем в страницу Лерка, — видишь, какую вышивку теперь делают на джинсах… и туфли, посмотри, какие туфли!

Женя мрачно кивала и гнула свое:

— Завтра контрольная по алгебре, а я ничего не знаю…

— Ну, спишешь у меня, — предложила Лера.

— Цветкова! Как я у тебя спишу, когда мы рядом сидим? У нас опять будут разные варианты.

— А я пересяду за тобой.

— Как же! Так Нордман тебя и пустит!

— Пускай он сядет к тебе, а я сяду к Белову.

— Вот уж, — скривилась Женя, — не буду я сидеть с Нордманом. Он мне на прошлой контрольной попытался волосы к стулу привязать. И с Беловым он дружит, а Белов — шпана. Мне Машка говорила, что он ей хвастался, что в первом классе первое сентября прогулял. И вообще Нордман в тебя влюблен, даже на сумке сделал надпись «ЛЕРА».

— Все ты врешь, — сказала Лерка, но без особой уверенности.

— Нет, Цветик, не вру, — Женька немного оживилась, — сама видела.

— Перестань называть меня Цветиком, — огрызнулась Лерка, вставая, — меня так в детском саду дразнили.

— А чего? — сказала Женька. — Хорошее прозвище, чем тебе не нравится? Меня вот Коровой звали.

— А, ладно, — Лера щелкнула переключателем, — давай посмотрим по второй, может, хоть там чего-нибудь другое?

Но по второй тоже был Брежнев и всеобщее голосование поднятием партбилета.

— Звук хотя бы выключи, — сказала Женя, — надоело: всегда одно и то же.

Лерка повернула выключатель и задумчиво прошлась по комнате. Остановившись около «Аккорда», она выудила из стопки пластинок заезженную еще в прошлом году «По волне моей памяти» и торжественно водрузила ее на проигрыватель. Прицелившись, она опустила иголку прямо на третью песню.

— Во, эта самая классная!

пропел певец, и Лерка, став между диваном и телевизором, начала крутить попой, подпевая:

— До чего тоскую я — не сказать словами…

— А чего тоскует? — раздраженно сказала Женька, — между прочим, в Сорбонну едет учиться. Нам, Лерка, туда вовек не попасть.

— Ну, может, когда станем старые… на какой-нибудь конгресс в защиту мира… лет через двадцать.

— Ага! Только нас там и ждут, на конгрессе! — огрызнулась Женька.

— А что, — ответила Лера, — вот Брежнев же все время ездит… даже в Штатах пару лет назад был. Помнишь, тогда еще американское кино по телеку показывали?

Она плюхнулась на диван и кивнула на экран, где Брежнев безмолвно раскрывал рот под завершающуюся тухмановскую песню.

— Тихо плещется вода в стенках унитаза, вспоминайте иногда Колю-водолаза, — пропела Женя.

Лерка прыснула:

— А я не знала…

— Зато ты алгебру знаешь, — снова вспомнила о своем Женя.