удавалось доводить его до такого отчаяния. — Неужели вы не понимаете? — Может, все дело в обстановке: он ведь всегда решал все дела в лесах? Дрэгер отпил воды и поставил стаканчик на место. — Проблема с погодой мне ясна, Флойд; мне жаль, что я не могу ничего сделать; я понимаю, что вы, так сказать, приперты к стене… но когда я говорю — подождите, я имею в виду, чтобы вы воздержались от каких-либо действий, которые лишь усугубят упрямство мистера Стампера. — И сколько еще ждать? До весны? До лета? — До тех пор, пока мы не найдем способа объяснить ему, что его поведение наносит ущерб его друзьям. — Дрэгер вынимает из кармана шариковую ручку и принимается рассматривать ее кончик. — У Хэнка Стампера нет друзей, — бормочет Ивенрайт и продолжает насмешливо, пытаясь вернуться к своей обычной манере хозяина леса: — То есть у вас даже нет никакого плана, чтобы разрешить это? — Ну не совсем план, — отвечает Дрэгер. — В общем, пока нет. — Ждите и все, да? Вот так? Просто ждать? — Пока да, — отвечает Дрэгер, погруженный в собственные размышления. — Нет, ну вы только подумайте! Как будто мы не могли ждать без помощи выпускника колледжа, зарабатывающего на нас десять тысяч ежегодно… Что вы на это скажете? — Дрэгер никак не реагирует, и Ивенрайт продолжает: — Ну ладно, если вам все равно, то мы с ребятами возьмем кнут и заставим эту лошадь повернуть, куда нам надо, а вы пока можете ждать. — Прости? — поднимает голову Дрэгер. — Я сказал, что теперь мы с ребятами сами займемся этим делом. Просто и ясно. С нашим старым тупым, прямолинейным подходом. — То есть? — Для начала пикет. Что и надо было сделать с самого начала… — По закону вы не можете… — К черту закон! — оборвал его Ивенрайт, теряя всякое самообладание. — Вы что, думаете, Хэнк Стампер станет легавых вызывать? А даже если и вызовет, они явятся? А? — Он ощутил новую волну досады, но на этот раз закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чтобы пригасить охвативший его приступ ярости; незачем показывать этому сукину сыну, что он уже из шкуры вон лезет. — Так что мы просто… завтра же и начнем… с пикетирования. — Незачем закипать… он им покажет, что Флойд Ивенрайт тоже может быть спокойным и бесстрастным, что бы, черт побери, ни происходило! — А потому посмотрим, что будет. Дрэгер взглянул на него, печально улыбаясь, и покачал головой. — Боюсь, мне нечего сказать… — Чтобы заставить меня ждать еще? Нет. — Он, в свою очередь, тоже покачал головой со всем спокойствием и самообладанием, на которые был способен. — Полагаю, нечего. — Да, сэр, с таким же самообладанием и ничуть не хуже… разве что в горле что-то першит, не иначе как эта чертова поездка. Дьявол! — Неужели ты думаешь, вы чего-нибудь добьетесь, кроме удовлетворения собственных низменных мстительных инстинктов? — поинтересовался Дрэгер. Ивенрайт откашливается. — Я думаю… — И принимается излагать сукину сыну (с полным самообладанием, естественно), что он думает, пока в недоумении не замирает, не в силах припомнить, что конкретно вкладывается в понятие «мстительный», — означает ли это слабый и недееспособный или сильный и крутой. — Я думаю, что… — И что он имеет в виду под «удовлетворением» — …в данных э-э… обстоятельствах… Но главное — он спокоен, никакой паники. Он закрывает глаза, глубоко вдыхает и испускает такой вздох, который, без сомнения, покажет всем заинтересованным лицам, как это все ему осточертело… Но посередине вздоха он вдруг ощущает это знакомое щекотание в горле: о нет! не здесь, не сейчас! Нельзя сейчас чихать, когда он только-только овладел положением! Он сжал губы и заскрипел зубами. Лицо его от самого мокрого воротника залилось краской, и на нем появилось выражение отчаяния… Не сейчас! Он терпеть не мог чихать в помещении. С самого детства Ивенрайт страдал чиханием такой силы, что люди оборачивались за квартал от него. И дело было не только в громкости. Помимо акустической мощи оно еще было и чрезвычайно содержательным по существу, создавалось такое ощущение, что он отрывается на мгновение от своих дел и на пределе голосовых связок кричит: хо… хо… ху… ийня! В лесах это громоподобное заявление неизменно вызывало смех и всеобщее веселье, отчасти даже питало его честолюбие. В лесах! Но почему-то в других обстоятельствах это вызывало иную реакцию. В церкви или на собрании, когда Флойд чувствовал, что чих на подходе, он начинал разрываться, не зная, что предпринять — не то чихнуть в надежде, что окружающие или не расслышат содержания, или извинят его, не то попытаться загнать его обратно в глотку. Естественно, у обоих выходов были свои недостатки. Странно, если бы было иначе. И сейчас он просто не знал, что предпринять: первую часть с «хо-хо» ему еще как-то удалось загнать внутрь, надув губы, зато вторая вырвалась отчетливо и громко с целым облаком слюней, которые, как туман, осели на всю поверхность стола. Не дойдя до бара, Тедди замер, чтобы взглянуть, как Дрэгер поведет себя в этой ситуации. Тот вопросительно взглянул на Ивенрайта, положил ручку в карман и, взяв салфетку, принялся аккуратно вытирать рукав своего пиджака. — Конечно, — добродушно заметил он, — у каждого человека есть свое собственное мнение, Флойд, — как будто ничего и не произошло. Тедди потрясенно кивнул и двинулся дальше. — Что это он такое изучил, что вдруг поставило его настолько выше всех остальных? — А Ивенрайт, утирая слезящийся глаз костяшкой большого пальца, мечтал лишь о том, как бы отсюда выбраться и поскорее оказаться дома, где одежда не будет ему так жать и можно чихать сколько угодно, не волнуясь о последствиях. — Послушай, Флойд. — Дрэгер отложил салфетку и вежливо ободряюще кивнул. — Надеюсь, ты понимаешь, что я искренне желаю, чтобы ты и ребята преуспели в своих прямолинейных методах. Потому что, между нами, больше всего на свете я хочу поскорее все уладить здесь и вернуться к себе на Юг, — поведал он интимным шепотом. — У меня здесь начался грибок. Но я уже заплатил за неделю вперед в гостинице, так что если ваша методика окажется не совсем успешной, я подожду… Это тебя устраивает? Ивенрайт кивнул. — Устраивает, — безучастно ответил он, уже не пытаясь вернуться к состоянию мрачной решимости. Несчастный чих словно истощил все его силы. Глаза у него слезились, и теперь он уже точно чувствовал озноб — глубоко в его легких что-то закипало, словно проснувшийся вулкан, — он хотел домой, в горячую ванну. Больше ему ничего не было нужно. Он больше не хотел спорить… — Да, хорошо, Дрэгер. И если, как вы считаете, наш подход не сработает, тогда мы обратимся к вам за помощью. — Ну ты только подожди до завтра, когда он очухается, тогда он покажет этим негодяям! Дрэгер поднимается, улыбаясь смотрит на подставку, на которой он что-то царапал, и достает из кармана бумажник. — Дождь все еще идет; у тебя здесь машина? Могу подкинуть тебя до дому… — Нет. Не надо. Я живу рядом. — Ты уверен? Это не составит никакого труда, правда. А вид у тебя такой, что… — Я уверен. — Ну хорошо. — Дрэгер надевает плащ и поднимает воротник. — Вероятно, завтра увидимся? — Вероятно. Если будут новости. До завтра. По дороге Дрэгер вручает Тедди доллар за выпивку и говорит, что сдачу тот может оставить себе. Ивенрайт ворчит «добр-ночи» и закрывает за собой дверь. Тедди возвращается к окну. Он видит, как они расходятся в разных направлениях с сияющими в свете неонов спинами. Когда они окончательно скрываются за стеной темного дождя, Тедди обходит бар, запирает дверь и опускает занавеску, на которой выведено: «Извините, закрыто». Он выключает три верхние тусклые лампы и большую часть неонов, оставляя лишь несколько для ночного освещения. В этом подводном сумраке он выключает игровой автомат, скороварку, булькающий музыкальный автомат, вытирает столы и опорожняет пепельницы в большую банку из-под кофе. Вернувшись к стойке, он развязывает передник и бросает его в мешок с грязным бельем, который помощник Вилларда Эгглстона заберет в понедельник утром. Вынув деньги из кассы, он присоединяет их к свертку, лежащему под лампой с абажуром из раковины, где они еще неделю будут дожидаться банковского дня. Потом нажимает кнопку под стойкой, которая включает охрану на всех дверях, окнах и решетках, и рассыпает вдоль бордюра тараканий яд. Он убавляет подачу масла в масляную батарею, так чтобы оно еле капало… И лишь после этого, оглядевшись и убедившись, что все дела на сегодня закончены, он подходит к столу, за которым они сидели, чтобы взглянуть, что Дрэгер написал на подставке. Подставки в «Пеньке» из гофрированной бумаги, украшенной силуэтом такелажника, только что отпилившего верхушку рангоута, которая начинает клониться вниз, а сам он, отпрянув, держится за веревку. Тедди подносит подставку к свету. Сначала он не замечает ничего особенного: дерево закрашено полосами, как шест в парикмахерской, — сколько раз он уже такое видел! — глаза такелажника замазаны и дорисована борода; наверху изображено нечто грубовато-продолговатое для обозначения туч… И лишь потом в нижнем углу Тедди замечает три строчки, написанные аккуратным, но таким мелким почерком, что он с трудом разбирает слова. «Тедди: боюсь, вы ошибочно налили мне бурбон „Де Люкс“ вместо „Харпера“. Я подумал, что должен обратить на это ваше внимание». Тедди, не мигая, потрясение смотрит на надпись: «Что это?» — пока глаза у него не начинают гореть от напряжения, а подставка в руке не начинает трястись, словно красный ветер пронесся через опустевший бар. Ивенрайт сидит дома в ванной на тюке одежды в трусах и майке в ожидании, когда ванна наполнится водой. Теперь, чтобы налить ванну горячей воды, требуются часы. Давно уже нужен новый водогрей. По правде говоря, — он вздыхает, оглядываясь, — им много чего нужно, даже бутылка «Вик-са» и та пуста. Согласившись на работу в тред-юнионе, он много потерял в деньгах; зарплата даже близко не лежала по сравнению с тем, что платила «Ваконда Пасифик». Но разрази