Весь день у Черноиваненко болел седалищный нерв - старый ишиас, особенно сильно разыгравшийся после его охоты за минами. Вечером он принял две таблетки аспирина, закутался шинелями, кое-как согрелся и, наконец, заснул.

Возле него стоял с фонарем Туляков и трогал его за плечо. Ему жалко было будить секретаря, но Черноиваненко приказал непременно разбудить его в случае сигнала четыре красные и одна белая. Уже давно от Синичкина-Железного не было никаких известий, и Черноиваненко опасался самого худшего. Черноиваненко сел на своей каменной койке и, еще ничего не соображая спросонья, стал быстро застегивать воротник гимнастерки.

– Что случилось? - спросил он, жмурясь от близкого света фонаря.

– Четыре красные и одна белая, - повторил Туляков.

Черноиваненко быстро оделся и, взяв свой костылик, пошел следом за Туляковым. Возле щели стоял Леонид Цимбал с электрическим фонариком в руке и напряженно всматривался в мутную тьму зимней ночи. Два бойца из отряда Тулякова лежали с винтовками снаружи, зарывшись в снег.

– Ну? - сказал нетерпеливо Черноиваненко. - Где же связной?

– Не пойму, - пробормотал Цимбал. - Он дает четыре красные и одну белую. Я ему отвечаю - четыре белые и одну зеленую. Он молчит. Через пять минут я ему повторяю. То же самое: молчит. Даю в третий раз: опять ничего. Вдруг минут двенадцать тому назад он опять начинает давать четыре красные, одну белую. Я ему обратно отвечаю. И в ответ обратно ничего… Стойте! - Цимбал встрепенулся. - Смотрите, опять дает!

Черноиваненко высунулся из щели и увидел на гребне балочки на фоне ночного грифельного неба странно поспешные вспышки электрического фонарика: четыре красные и одна белая и сейчас же опять - четыре красные и одна белая. Вспышки мелькали одна за другой так быстро и с такими судорожными промежутками, как будто тот, кто подавал эти сигналы, бессознательно нажимал пальцами кнопку фонарика.

– Дайте ему ответ, чтоб он подходил, - сказал Черноиваненко.

Цимбал три раза подряд дал ответ, но никто не приблизился.

– Что-то подозрительное, - сказал Туляков. - Может быть, засада?

– Пошлите разведку, - приказал Черноиваненко.

– Разрешите, я сам сползаю, - сказал Туляков. - Эх, жаль - нет маскировочного халата!

Он бесшумно, как тень, вышел из щели наружу, сделал знак своим людям, лег на снег и медленно пополз, незаметно для глаза удаляясь от 'ежика'. Два его бойца на некотором расстоянии следовали за ним. Минут через пятнадцать Туляков вернулся и доложил, что в снегу лежит без сознания неизвестный человек.

– Старый, молодой? - спросил Черноиваненко.

– Плохо видно. Похоже, что старик. Какие будут ваши приказания?

– Старик?.. Я пойду сам, - сказал Черноиваненко и, взяв из рук Тулякова винтовку, проворно вылез из щели.

Как он и предполагал, это оказался Синичкин-Железный. Черноиваненко сразу узнал его длинную фигуру, неподвижно раскинувшуюся на снегу. Черноиваненко стал на колени, прикрыл полой пальто фонарик и осторожно осветил Синичкина-Железного. Он увидел заострившийся хрящеватый нос, темные, ввалившиеся щеки, обросшие длинной сизой щетиной, выпуклые веки закрытых глаз. Одна рука прижимала к груди связку гранат, другая, судорожно откинутая в сторону, держала электрический фонарик. Из открытого рта со свистом вырывалось дыхание. Он был страшен.

Черноиваненко и два бойца - втроем - с усилием подняли его большое, костлявое тело и перенесли в катакомбы. Когда его приходилось пропихивать через завалы и узкие места подземного хода, Синичкин- Железный начинал стонать, бормоча в беспамятстве что-то неразборчивое.

Наконец его принесли в лагерь и уложили на каменные нары. Пока Матрена Терентьевна готовила на примусе чай, Черноиваненко сделал попытку снять с Синичкина-Железного гранаты, привязанные к его поясу под лохмотьями. Но Синичкин-Железный вскочил на ноги и, не открывая глаз, стал отбиваться свободной рукой, продолжавшей судорожно сжимать фонарик. Его с трудом удалось уложить обратно. Вдруг он открыл глаза и стал озираться по сторонам. Черноиваненко наклонился над ним.

– Николай Васильевич, - сказал он тихо, - это я, Черноиваненко, разве вы меня не узнаете? Присмотритесь! - И он осветил фонарем свое лицо, чтобы Синичкин-Железный мог его лучше рассмотреть.

Тень сознания мелькнула в глазах Синичкина-Железного. С трудом поворачивая голову, он осмотрел пещеру, фонарь 'летучая мышь', который держал на уровне своего лица Черноиваненко, изломанные тени человеческих фигур, лежащие на искрящихся, серых стенах. Слабая улыбка тронула его губы. Он кивнул головой, как бы желая что-то сказать, но снова потерял сознание. Его стал трясти озноб. Черноиваненко приложил руку к его костлявому лбу: он был как раскаленный.

Тогда Черноиваненко осторожно снял с него пояс со связкой гранат. Под ним оказался еще один пояс, неумело, но прочно сшитый из полотенца и надетый прямо на голое тело. Когда Черноиваненко распорол этот пояс, в нем оказались зашитыми восемнадцать партийных и комсомольских билетов и столько же подписанных обязательств, данных товарищами при вступлении в подпольную организацию. Кроме того, Черноиваненко вынул из пояса небольшую пачку немецких оккупационных марок, завернутых в бумажку с надписью 'членские взносы', а также несколько оттисков грифа, который ставился на советские паспорта при их регистрации в румынской полиции. Когда же Раиса Львовна и Лидия Ивановна стали раздевать Синичкина-Железного, с тем чтобы вымыть его горячей водой и сменить на нем белье, обнаружилось, что он ранен револьверной пулей в грудь под правой ключицей. Слепая рана, неумело забинтованная полосой, оторванной от старой простыни, кое-как залитая йодом и заткнутая куском ватина, сильно гноилась и уже издавала дурной запах - видимо, была получена несколько дней назад и Синичкин- Железный лечил ее сам.

Впоследствии выяснилось все, что произошло с Синичкиным-Железным: как он попал в облаву, был опознан, схвачен, бешено сопротивлялся, был ранен, потом выскочил на ходу из полицейского грузовика и четверо суток скрывался в городе, каждую ночь меняя квартиры, и как, наконец, чувствуя, что другого выхода нет, забрал на Пишоновской из печки все документы и ночью, поминутно теряя сознание, все-таки добрался до села Усатово и дал четыре красные и одну белую.

Нельзя было медлить. Черноиваненко побежал в красный уголок и, порывшись в ключах, открыл несгораемый шкаф. Там хранились в строгом порядке все райкомовские бумаги и ценности, разложенные по папкам, причем каждая папка имела специальный номер, а также личные дела всех подпольщиков, в том числе дело Пети Бачей и Валентины Перепелицкой, затем все партийные и комсомольские билеты, ордена, орденские книжки и паспорта. Орденов в несгораемом шкафу было немного - всего три: Красного Знамени - старый боевой орден Синичкина-Железного, который он вместе с партбилетом сдал Черноиваненко в ночь перехода подпольного райкома в катакомбы, орден Трудового Красного Знамени Серафима Тулякова и орден 'Знак Почета' Сергея Сергеевича Сергеева, завернутый в бумажку с датой его смерти. Еще была одна медаль 'За трудовую доблесть' Лени Цимбала. Вместе с орденскими книжками ордена и медали занимали совсем немного места - всего одну красную коробочку. Тут же находился журнал боевых действий, куда Черноиваненко или Стрельбицкий аккуратно вписывали все выходы наверх, подшитые протоколы заседаний бюро райкома, партийная печать и партийная касса. Кроме нескольких тысяч советских денег, было также семь золотых пятерок. В несгораемый шкаф имели доступ только сам Черноиваненко и, кроме него, второй секретарь - Стрельбицкий. На самой нижней полке шкафа всегда находились килограммовый ящик тола и несколько взрывателей, так что можно было взорвать все содержимое шкафа в том крайнем случае, если бы документам и ценностям угрожала прямая опасность попасть в руки врага.

Черноиваненко положил в шкаф документы, найденные у Синичкина-Железного, наскоро сделал в журнале отметку о его прибытии в лагерь, а затем взял из специального неприкосновенного запаса банку сульфидина - быть может, одну из самых больших ценностей своего хозяйства.

…Более десяти дней старый, изношенный, но все еще могучий организм Синичкина-Железного боролся со смертью. По-видимому, у него началось воспаление легких.

Почти все время он находился в беспамятстве и бредил. Это был тяжелый, мучительный бред -