Петя и Валентина как очарованные смотрели на снег - настоящий, белый, пушистый, веселый снег, который принес с собой Черноиваненко. Свежий, острый запах наполнил всю пещеру. Он опьянял, кружил голову. Снег падал хлопьями с ушанки Черноиваненко, с рукавов. Снег золотился при свете 'летучей мыши', и было что-то в высшей степени праздничное, елочное в его пухлых комьях, словно посыпанных борной кислотой. Он был такой душистый, как будто от него пахло мандаринами. Наконец дети не выдержали, бросились к дяде Гаврику и стали обирать с его пальто снег. Они сжимали снег пальцами, катали, лепили из него крошечные снежки. Они клали его в рот и сосали до тех пор, пока у них не заболели зубы и не стало ломить лоб. Тогда они, будучи не в силах с ним расстаться, стали 'играть в снежки', стараясь попасть друг другу в самое лицо или засунуть крохотный тающий комочек за шею. Они так расшумелись, что даже всегда спокойный, уравновешенный Серафим Туляков прикрикнул на них:

– Ну, вы, детский сад, потише! Хоть вы меня сегодня и спасли от мины, но надо ж и совесть иметь. Хватит баловаться, а то я вас живо отправлю назад в лагерь.

– Нет, с очками ни черта не выйдет, - сказал Черноиваненко, укладывая очки в футляр. - Попробуем без них… Святослав, дай-ка мне какие-нибудь клещи или лучше кусачки.

Святослав порылся в сумке противогаза и подал кусачки.

– Вот добре. Сейчас мы посмотрим, что они из себя представляют, эти самые знаменитые мины. А то, может быть, они существуют лишь в вашем воображении, - сказал он, весело посмотрев на Петю и Валентину, которые, боясь, чтобы их не отправили в лагерь, скромненько сидели в углу, на брусках ракушечника.

Черноиваненко сунул за пояс кусачки, поправил ушанку и снова полез в скважину выхода. На этот раз он пробыл наверху не менее получаса.

Легко сказать - полчаса! Принято говорить, что часы летят, как минуты, или минуты тянутся, как часы. Может быть, это вообще и верно. Но в данном случае время не тянулось и не летело. Время утратило всякое подобие движения. Время тягостно остановилось. Оно было неподвижно, и неподвижны были люди в пещере. Из щели тонкой, пронзительной струей дул ветер. Звук ветра казался вкрадчивым посвистыванием точильного круга. Снежная пыль, заносимая ветром, с хрупким шорохом оседала на стенах хода. Вокруг стояла неподвижная, плотная, почти осязаемая тишина, и эта тишина казалась предшествующей взрыву. Святослав и Серафим Туляков молчали и не шевелились. Они были похожи на статуи, вырубленные из гранита. Петя и Валентина сидели на камне, прижавшись друг к другу, покусывая от волнения пальцы.

– Слышишь?

– Да. Ветер.

– Ужасно сильный ветер.

– Дядя Гаврик сказал, что это норд-ост.

– Это очень хорошо.

– Почему хорошо?

– Тише! Слышишь?

– Слышу. Это снег шуршит… Почему хорошо, если норд-ост?

– Потому что на дворе теперь ни зги не видать. Завирюха. Они его не заметят… Тише!

– Что?

– Мне показалось… Нет, ничего.

– Как же он будет разминировать, если ничего не видно?

– Он будет на ощупь. Это еще лучше.

– Разве это лучше?

– Конечно, лучше. На ощупь никогда не ошибешься. А на глаз всегда можно обмануться.

– Молчи! Слышишь?

– Не слышу.

– А я слышу. Идет. Честное под салютом - идет!

Из хода посыпался снег, и в ту же секунду, скользя и спотыкаясь, в пещеру ввалился Черноиваненко, весь белый и толстый, как снежная баба; даже нос как у снежной бабы - морковный. В вытянутых руках он держал какой-то предмет, похожий на детский гробик.

– Одна есть! - деловито сказал он сильно осипшим голосом. - Иди сюда, солдат! Держи, - обратился он к Святославу, протягивая детский гробик. - Держи, не бойся, я уже вытащил взрыватель. - Он показал головой на пояс, где рядом с кусачками была заткнута медная трубочка взрывателя. - Бери, а то я руки отморозил. Пришлось работать без перчаток. Ну и саперы. Две копейки цена таким саперам. Поставили свой детский гробик на самом видном месте - слепой и тот заметит!

– Ничего себе игрушка, килограмма на два веса! - сказал Святослав, подкидывая на руке деревянный ящичек мины. - Рванет - будь здоров!

Черноиваненко усмехнулся:

– Положи в сторонку, она нам еще пригодится.

Он нашел в углу пещеры доску от старого ящика, вынул из кармана ножик и быстро наколол лучин, сложил горкой, поджег зажигалкой и стал греть над маленьким костром озябшие руки.

– Ух, хорошо! Ах, хорошо! - приговаривал он, растирая малиновые пальцы. - Ну и с тем до свиданьичка. Пойду обратно, покопаюсь в снегу - авось еще чего-нибудь найду!

– Может быть, мне выйти с тобой, на случай если появится какой-нибудь ихний патруль? - сказал Серафим Туляков.

Но Черноиваненко только засмеялся и махнул рукой:

– Нет, куда там! Я этих вояк добре знаю. Они сейчас сидят по хатам, и, как говорится, ниякий бис их не вытягнет на улицу. Они вообще ночью воевать не любят, а особенно в такую собачью погоду. Так и крутит, так и крутит! Пурга летит и шатается от земли до самого неба, как привидение. А они привидений не уважают.

Черноиваненко находился в приподнятом, веселом настроении. Его лицо, основательно иссеченное норд-остом, горело, смеялось. Сотни маленьких морщинок весело, озорно расходились вокруг глаз, под мокрыми ресницами и бровями. Он даже как-то притопывал сапогами, словно собирался танцевать.

На этот раз он провозился наверху не менее часа. Но так как теперь все были уверены в успехе, то этот час пролетел очень быстро. Черноиваненко вернулся раньше, чем его ожидали, - появился неожиданно. Так же как и в первый раз, он походил на снежную бабу, даже еще больше, так как теперь не только его туловище и руки, но и все его лицо тоже было облеплено снегом, из которого торчали угольки глаз. Он держал под мышкой две мины.

– Сеанс окончен! - сказал Черноиваненко, протягивая Святославу мины, кусачки и взрыватели. - На еще две штучки. Держи. Видишь, а ты говорил, что я не солдат! Кто ж тогда солдат? - И первый секретарь, посмеиваясь, присел на корточки перед своим маленьким костром. - Ход открыт.

Ночью Петя услышал чей-то тревожный голос:

– Товарищ Черноиваненко, проснитесь! Четыре красные, одна белая.