кожанки, он мог бы показаться образцом молодого кадрового офицера, службиста.
'Не долго же ты продержался в дезертирах', - подумал Гаврик весело и, толкнув исподтишка Марину локтем, показал глазами на Петю: дескать, видала нашего красавца?
– Вы командир бронепоезда? - спросил Чижиков, небрежно, как со своими людьми, здороваясь с Гавриком и Мариной и подозрительно, в упор глядя на Петю.
– Так точно, - ответил Петя, щеголевато стукнув шпорами.
Он остановился за два шага от Чижикова и кинул вверх полусогнутую руку в шведской перчатке, на артиллерийский манер, не донеся ее до козырька.
Гаврик заметил недоброжелательный взгляд Чижикова, устремленный на Петю.
– Это свой человек,-поспешил сказать Гаврик. - Я его знаю.
Чижиков не расслышал.
– Как?-спросил он, поворачивая к Гаврику ухо.
– Мой кореш! - крикнул Гаврик.
– Понимаю, - кивнул Чижиков, но не улыбнулся и продолжал по-прежнему неодобрительно и даже еще более придирчиво разглядывать Петю.
– Из богатых?.
– Какой черт! Голодранец. Бывшего учителя сын. Петя поморщился.
– Кто рекомендовал в Красную гвардию?
– Терентий рекомендовал. Я рекомендовал. Его и Родион Иванович знает. При нем теперь Аким Перепелицкий, политический комиссар.
– Офицер?
– Да. Бывший. Прапорщик, - сказал Гаврик.
– Ну, курица не птица, прапорщик не офицер, - пробормотал Чижиков.
– Я подпоручик, - обидчиво поправил Петя Гаврика.
– Нехай так, - добродушно заметил Гаврик.
– У нас в Красной гвардии нет никаких прапорщиков и подпоручиков, - строго, внушительно, глухим голосом сказал Чижиков. - И вы эти офицерские замашки бросьте к едреной бабушке. Теперь ваше воинское звание - товарищ командир. Вам это, наверное, товарищ Перепелицкий уже разъяснил?
– Так точно! - сказал Петя, краснея еще больше.
– Здравствуйте, - сказал Чижиков, немного смягчаясь, и протянул Пете руку с черными ногтями. - Можете принимать бронепоезд.
– Слушаюсь!
– Начнем с паровоза.
– Так точно!
Пока Чижиков и Петя в сопровождении цехового мастера, представителя рабочего контроля, машиниста, кочегара и нескольких котельщиков - специалистов по броне осматривали паровоз, поднимаясь по лестничке в будку машиниста и подлезая под колеса, Гаврик и Марина присели в сторонке на скат и по своей привычке делиться впечатлениями заговорили о Пете.
– Ну? - сказал Гаврик.
– Я ж тебе всегда говорила.
– А я думал, не раскачается.
– Да нет, ты его не знаешь.
– Я не знаю?!
– Знаешь… Но не так, как я… Все-таки он… Мне кажется…
– Да, да. Я тоже так думаю…
– Нет! Но что ты скажешь: каков вид!
– Вполне.
– Тонняга.
– Он все-таки боевой. Это видно по всему. Только ленивый. Но уж если возьмется… А Чижиков?
– Я думаю, Чижиков это понял. Чижиков - мужик умный.
– Грубый.
– Грубый, но умный. А Петька все же ничего. Мне даже понравился… Нет?
– Я не говорю: нет. Скорей, да. В общем, побачим.
Они не видели Петю несколько недель. За это время в его жизни произошла одна очень важная перемена: он пошел служить в Красную гвардию.
28 ПОРАЖЕНЦЫ И ОБОРОНЦЫ
Все произошло весьма естественно и незаметно.
Живя отшельником на Ближних Мельницах и всецело занятый своим романом с Ириной, Петя сперва, скорее от нечего делать, стал обучать местных мальчишек военному делу.
Они занимались на том самом выгоне, где когда-то Петя и Мотя играли в 'дыр-дыра', собирали подснежники, пускали змея.
Мальчишки смотрели на Петю, как на бога. Он был настоящий военный, герой, у него был кольт. У него были кортик, патроны, полевая сумка, компас. У него было бедро пробито осколком.
Они видели этот осколок, медный треугольник с рваными краями и выдавленной цифрой, завернутый в бумажку. Петя носил его на память в нагрудном кармане френча. Однажды он показал его Павлику и Женьке. Им страшно было дотронуться до острых краев осколка.
В их глазах Петя был недосягаем. И в то же время он был 'глубоко свой'. Это было верно. В сущности, после госпиталя на Ближних Мельницах Петя был своим. А свои почти все служили в Красной гвардии, в отряде железнодорожных мастерских.
Даже Павлик и Женька считали себя красногвардейцами.
Они ходили за Петей по пятам, каждую минуту отдавая честь и поворачиваясь направо, и налево, и кругом, или мчались дробной солдатской рысцой, прижав локти к туловищу, стоило Пете сделать лишь одно движение рукой.
Они представляли себя чем-то вроде его адъютантов или ординарцев.
Образовалась целая рота мальчишек. Раздобыли саперные лопаты, и Петя стал учить свою роту окапываться.
По его свисту мальчишки, как настоящие солдаты, делали перебежку цепью, применялись к местности и со всего маху падали на живот возле сусличьих норок, прячась за земляные бугорки.
За неимением винтовок они держали в руках палки, а вместо ручных гранат швыряли пустые консервные банки и грудки замерзшей земли. Петя учил их наступать взводами и отделениями, загибать фланги и оставлять некоторую часть роты в резерве.
Они маршировали по выгону и по улицам Ближних Мельниц и пели совсем по-солдатски, с криками и разбойничьим присвистом: 'Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет', 'Эх, эх, горе не беда', а также революционные песни, среди которых особенно нравилась 'Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой, братский союз и свобода - вот наш девиз боевой'.
У них и вправду был братский союз: молодежный отряд Красной гвардии железнодорожного района.
Петя вкладывал в военные занятия с ребятами всю свою энергию. А главное, у него было много свободного времени. Обучение молодежного отряда помогало ему хоть на время отвлечься от смутных мыслей и чувств, связанных с его любовью, которая теперь, кроме радости, причиняла ему неопределенное душевное беспокойство, даже временами тяжесть.
Кончилось это тем, что когда однажды Терентий с грубоватой шутливостью сказал, что хватит бить
