его бумажник. А настоящую одежду Гарпа, его истинное обличье, Роберта Малдун спрятала в большую спортивную сумку, которую носила через плечо.

— Это Хортон-Джонс, — прошептала Роберта, указывая на худую женщину с ястребиным носом, которая что-то гнусаво вещала с кафедры, по-птичьи склоняя набок голову. Речь у нее была на редкость сухая, явно заготовленная заранее.

Гарп понятия не имел, кто такая Хортон-Джонс; он пожал плечами, продолжая терпеть это скучнейшее действо. Речи выступавших весьма разнились — от страстных политических призывов к объединению до печальных, даже лирических, исполненных искренней боли личных воспоминаний о Дженни Филдз. Аудитория не знала, то ли аплодировать, то ли молиться, то ли громко выражать одобрение, то ли молчать и мрачно кивать головой в знак согласия. Обстановка одновременно была похожа и на оплакивание покойника, и на страстный митинг наконец-то собравшихся вместе единомышленников, вполне готовых затем в марше двинуться дальше, и Гарпу такое желание представлялось вполне естественным, ибо соответствовало как личности его матери, так и смутному понятию «женское движение».

— А это Салли Девлин, — прошептала Роберта. Женщина, поднимавшаяся на трибуну, показалась Гарпу не только очень приятной и неглупой, но и смутно знакомой. И он сразу ощутил потребность как-то от нее защититься. Не имея в виду ничего дурного и исключительно из желания поддразнить Роберту, он прошептал:

— А ножки у нее неплохие!

— Да уж получше, чем у тебя, — сказала Роберта и больно ущипнула его за бедро своими сильными пальцами, один из которых, насколько знал Гарп, был неоднократно сломан, еще когда Роберта играла за футбольную команду «Филадельфия Иглз».

Салли Девлин обвела зал своими ласковыми печальными очами, словно делая безмолвное замечание школьникам, которые не только не слушают учительницу, но и сидеть спокойно не могут.

— На самом деле этому бессмысленному убийству нет прощения! — тихо сказала Салли Девлин. — Но Дженни Филдз помогала стольким несчастным вновь стать личностями, она была так терпелива и великодушна с женщинами, попавшими в беду, что любая из нас, которой кто-то помогал в трудную минуту, должна всей душой страдать из-за того, что случилось с Дженни Филдз.

И в эти мгновения Гарп действительно страдал всей душой; и по залу тоже пронесся единодушный вздох, и единодушное рыдание вырвалось из груди сотен женщин. Рядом сотрясались от плача широченные плечи Роберты. Он вдруг почувствовал, как рука женщины, сидевшей прямо за ним, стиснула его плечо, прямо-таки вцепилась в его ужасный бирюзовый комбинезон. Интересно, подумал он, а вдруг она даст мне пощечину за то, что я явился сюда в таком неподобающе оскорбительном наряде? Однако женщина вскоре убрала руку и ничего ему не сказала. Возможно, ей просто требовалась поддержка. И Гарп понял, что в эти мгновения все они чувствуют себя родными сестрами.

Он поднял глаза, чтобы вновь посмотреть на Салли Девлин, но сквозь пелену слез не мог ясно ее рассмотреть, хотя слышал вполне отчетливо: она рыдала! Громко, искренне, пронзительно вскрикивая порой! Она пыталась вернуться к своему выступлению, однако никак не могла справиться с собой и отыскать на странице нужное место; страницы речи в ее дрожащей руке так шуршали, что было слышно в микрофон. Какая-то могучая женщина, которую Гарп, кажется, видел раньше в качестве одной из телохранительниц матери, хотела помочь Салли Девлин сойти с трибуны, но та вовсе не собиралась уходить.

— Я не хотела плакать, — смущенно сказала она, все еще утирая слезы и судорожно всхлипывая. — Мне нужно кое-что сказать вам. — Однако голос совершенно ее не слушался. — Черт побери! Никак не могу с собой справиться, — сказала она и удалилась с таким достоинством, что Гарп был глубоко тронут.

Могучая, грозного вида женщина вдруг оказалась одна перед микрофоном. Аудитория, затаив дыхание, ждала. Гарп почувствовал, что соседка сзади вновь положила руку ему на плечо; потом эта рука дрогнула, а может, женщина даже нарочно толкнула его. Глядя на крупные руки Роберты, спокойно сложенные у нее на коленях, Гарп сообразил, что рука, лежащая у него на плече, наверняка очень маленькая.

Могучая женщина явно хотела что-то сказать, и аудитория терпеливо ждала. Хотя ждать, видимо, пришлось бы до бесконечности. Хорошо зная эту особу, Роберта встала рядом с Гарпом и принялась хлопать в ладоши, аплодируя этой большой, как скала, женщине и ее странному, точно зачарованному молчанию перед микрофоном. К аплодисментам Роберты присоединились и другие, в том числе и Гарп, хотя он понятия не имел, зачем это делает.

— Она из джеймсианок, — шепнула Гарпу Роберта. — Она не может ничего сказать.

Тем не менее этой женщине удалось пронять аудиторию одним лишь своим полным боли, страдальческим лицом. Она открыла рот и шевелила губами, словно пела, но из ее уст не вылетало ни звука. Гарпу почудилось даже, что он видит ее язык, варварски отрезанный под корень. Он помнил, как его мать поддерживала их — этих безумиц. Дженни, когда кто-нибудь из них являлся к ней в дом, прямо-таки окутывала бедняжку лаской и вниманием. Однако в конце концов и Дженни призналась, что не одобряет того, что они с собой сделали, — призналась, возможно, только Гарпу. «Они превращают себя в жертв обстоятельств, — сказала тогда Дженни, — ведь когда то же самое делают с ними мужчины, они негодуют. Почему бы им в знак протеста не принять, скажем, обет молчания? Или никогда не открывать рта в присутствии мужчин? Это же просто нелогично: уродовать себя, чтобы насолить кому-то другому».

Но теперь и Гарп, растроганный трагедией этой безумной женщины, что стояла перед огромной аудиторией, впервые осознал, что в этом массовом уродовании самих себя есть какой-то смысл, — насильственное и нелогичное, это уродование, как ничто другое, отражало тяжкие душевные, а не физические страдания. «Мне действительно очень больно», — говорило огромное лицо женщины на трибуне, и его, Гарпа, слезы, бегущие ручьем, застилали это лицо.

Но тут маленькая рука, лежавшая у него на плече, так сильно стиснула его, что Гарпу стало больно; он опомнился — мужчина на ритуальном собрании женщин! — и обернулся. За ним сидела молодая женщина с усталым лицом, которое тоже показалось ему смутно знакомым.

— А я тебя знаю! — шепнула она ему, но тон у нее при этом был отнюдь не радостный.

Роберта предупреждала его, чтобы он здесь даже рта не открывал и ни в коем случае не пытался ни с кем говорить. И он знал, как справиться с этой проблемой. Молча покачал головой и вытащил из нагрудного кармашка блокнот, довольно-таки помятый от напора фальшивой груди; потом выудил из своей дурацкой сумочки карандаш. Острые, точно птичьи когти, пальцы женщины впились в его плечо, словно она боялась, что он от нее убежит.

«Привет! Я — джеймсианка!» — нацарапал Гарп в блокноте, оторвал листок и передал молодой женщине. Она его даже не взяла.

— Черта с два! — сказала она ему. — Ты — Т. С. Гарп!

Слово «Гарп» прозвучало точно рык неведомого зверя в тиши застывшего в страдании зала, все еще находившегося под влиянием безмолвно замершей перед микрофоном огромной джеймсианки. Роберта Маддун тотчас обернулась, встревожено глядя на молодую женщину: она ее в жизни не видала.

— Я не знаю, кто эта твоя большая подружка, — сообщила Гарпу молодая женщина, — но ты — Т. С. Гарп. Понятия не имею, где ты раздобыл свой ублюдочный парик и здоровенные сиськи, но я бы тебя где угодно узнала. Ты ни капельки не изменился с тех пор, как трахал мою сестру — и до смерти дотрахал! — заявила она, и Гарп наконец сообразил, кто эта его врагиня: самая младшая из выводка Перси. Бейнбридж! Маленькая Пух, Бедняжка Пух, которая носила подгузники, когда у нее кажется, уже и менструации начались; да и сейчас, Гарп мог поклясться, она частенько к ним прибегала!

Гарп внимательно посмотрел на Бейнбридж Перси; сейчас у него сиськи и вправду были раз в пять больше, чем у нее. Бедняжка Пух никогда не отличалась привлекательностью: одежда и прическа в стиле «унисекс», черты лица ни изящные, ни грубые — никакие. Пух Перси была в армейской рубашке с сержантскими нашивками и предвыборным значком той женщины, которая надеялась стать новым губернатором штата Нью-Гэмпшир. И только тут Гарп осознал, что на пост губернатора претендовала именно Салли Девлин! Интересно, подумал он, неужели она выиграла?