это как-то слишком!» Гарп только вздохнул и сказал: «Так ведь и жизнь, в конце концов, всего лишь первосортная мыльная опера, Джон».

В портфеле у Джона Вулфа нашелся оттиск передней стороны супера «Бензенхавера», однако ни фотографии Гарпа, ни клапанов там не было. Этот оттиск Вулф запечатал в конверт, а этот конверт вложил в другой, тоже запечатанный; он собирался вручить оттиск Гарпу в самый последний момент, надеясь, что у того не будет возможности распечатать конверты, пока он спокойно не усядется в самолетное кресло.

Остальные части суперобложки Вулф вышлет Гарпу в Европу. Вряд ли Гарп настолько разозлится, что немедленно вылетит домой.

— А наш самолет больше, чем тот, — сообщил отцу Дункан, сидевший у окна по левому борту, почти напротив крыла.

— Он и должен быть больше, ведь ему над всем океаном лететь, — сказал Гарп.

— Пожалуйста, не напоминай мне об этом так часто, — попросила Хелен. Стюардесса приладила забавный гамачок для малышки к спинке кресла перед Хелен, и Дженни висела в этом гамачке, точно индейский ребенок, точно она вообще не имела отношения к их семейству.

— Джон Вулф сказал, что ты скоро будешь богатым и знаменитым, — сказал Дункан.

— Да? неопределенно буркнул Гарп. Он был занят: распечатывал конверты, полученные от Джона, и уже совершенно с ними замучился.

— Это правда? — спросил Дункан.

— Надеюсь, — ответил Гарп. Он наконец увидел переднюю сторону суперобложки «Мира глазами Бензенхавера», и его вдруг охватил озноб — то ли от мимолетного ощущения невесомости, ибо самолет как раз в этот момент оторвался от земли, то ли от самой фотографии.

Черно-белый снимок, такой крупнозернистый, что зерна напоминали хлопья снега; изображал он карету «скорой помощи», стоявшую возле больницы; из ее открытых дверец выгружали носилки с пострадавшим. Мрачные серые лица людей в белых халатах говорили о том, что спешить уже некуда. Маленькое тело на носилках было с головой накрыто простыней. Как бы краем глаза фотограф запечатлел и вывеску над входом: «Скорая помощь». Такие вывески есть в любой больнице, и маленькое тело, накрытое простыней, могло быть чьим угодно — «скорая помощь» опоздала.

Поверхность фотографии влажно поблескивала синевой, и это вместе с зернистостью изображения делало ее похожей на фотографию из любой дешевой газетенки, где помещена заметка о какой-то дорожной аварии, случившейся поздним дождливым вечером. Маленькая смерть, каких тысячи, случившаяся когда и где угодно, но Гарп вспомнил только их собственные серые лица, когда они стояли потрясенные и смотрели на изуродованное, переломанное тело Уолта.

Суперобложка к «первосортной мыльной опере» «Мир глазами Бензенхавера» кричала, мрачно предупреждая каждого: это история о страшном несчастье! Эта обложка требовала: немедленно обратите на меня ваше (ничего не стоящее!) внимание! И добивалась своего. Эта обложка обещала и боль, и печаль, и Гарп знал, что читатель почувствует эту боль и печаль.

Если бы сейчас он имел возможность прочитать и текст на клапанах суперобложки, то наверняка вернулся бы в Нью-Йорк следующим же рейсом, едва приземлившись в европейском аэропорту. Однако, по расчетам Джона Вулфа, у него будет достаточно времени примириться с этой «фотографической презентацией» романа. Когда Гарп получит и прочтет текст на клапанах, он успеет «переварить» ужасную фотографию на передней стороне супера.

А вот Хелен не сумеет ее «переварить» и никогда не простит этого Джону Вулфу. Как не простит ему и фотографии на задней стороне обложки. Эта фотография, сделанная за несколько лет до трагической аварии, изображала Гарпа с Дунканом и Уолтом. На редкость удачный снимок, который сделала Хелен, а Гарп потом послал его Джону Вулфу вместо поздравительной открытки на Рождество. Гарп, загорелый, в одних плавках сидел на пирсе где-то в Мэне и был в отличной, просто потрясающей физической форме. Дункан стоял рядом, положив гладкую, еще совсем детскую ручонку ему на плечо. Он тоже был в плавках, очень загорелый, в белой матросской шапке, кокетливо сидевшей на макушке. Мальчик широко улыбался прямо в камеру и смотрел на мать огромными красивыми глазами.

Уолт сидел у Гарпа на коленях. Он явно только что вылез из воды, скользкий и мокрый, точно маленький тюлень. Гарп все старался поплотнее завернуть его в большое купальное полотенце и согреть, а Уолт извивался, как сумасшедший, и смеялся от счастья — круглое клоунское личико так и сияло, и смотрел он тоже прямо на мать, которая их фотографировала.

Глядя на эту фотографию, Гарп прямо-таки чувствовал, как холодное мокрое тело Уолта постепенно согревается у него в руках.

Подпись под фотографией явно била на жалость — не самое благородное из человеческих чувств: Т. С. ГАРП СО СВОИМИ ДЕТЬМИ (ДО НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ).

Она как бы намекала, что если вы прочитаете книгу, то узнаете, что это был за несчастный случай. «Мир глазами Бензенхавера» ничего не мог рассказать о том несчастном случае, хотя несчастные случаи действительно играли в этом романе прямо-таки огромную роль. Кое-что о случившемся можно было узнать только из кучи словесного мусора, которую Джон Вулф вынес на клапаны суперобложки. Однако фотография отца с его уже обреченными детьми так или иначе зацепляла покупателей.

За книгой, написанной печальным сыном знаменитой Дженни Филдз, выстраивались длинные очереди.

В самолете, на пути в Европу, Гарп мог стимулировать свое воображение только фотографией «скорой помощи» и все равно понимал, что от покупателей не будет отбоя. И испытывал глубочайшее отвращение к людям, которые купят книгу, и к себе, написавшему книгу, которую люди стадами попрутся покупать.

«Стадо» — кого бы то ни было, а особенно людей — всегда вызывало у Гарпа тревогу. И, сидя в самолете, он мечтал поскорее очутиться в уединенном месте, где будут только он и его семья.

— А что мы сделаем со всеми этими деньгами? — вдруг спросил его Дункан.

— Со всеми этими деньгами? — непонимающе переспросил Гарп.

— Ну, когда ты будешь богат и знаменит, — пояснил Дункан. — Что мы тогда сделаем?

— О, повеселимся всласть! — пообещал Гарп, однако красивый здоровый глаз сына смотрел на него очень внимательно и с большим сомнением.

— Наш полет будет проходить на высоте тридцать пять тысяч футов, — сообщил пилот.

— Вот это да! — восхитился Дункан, а Гарп потянулся через проход и взял руку жены в свою. Но тут какой-то толстяк стал, пошатываясь, пробираться к туалету, и Гарп с Хелен смогли только смотреть друг на друга, поддерживая глазами необходимый контакт.

А перед мысленным взором Гарпа была Дженни Филдз, вся в белом, вознесенная к небу могучей, как башня, Робертой Малдун. И это видение отчего-то вызвало у него такой же озноб, как и фотография «скорой помощи» на обложке его романа. И тогда Гарп принялся болтать с Дунканом о всякой ерунде.

Но Дункан вдруг вспомнил знаменитую семейную историю и заговорил об Уолте и об отливах. Сколько Дункан себя помнил, Гарпы каждое лето ездили в Догз-Хэд-Харбор, в Нью-Гэмпшир, где сильнейшие отливы постоянно опустошали многие мили пляжей, в том числе и перед домом Дженни Филдз. Когда Уолт достаточно подрос и уже осмеливался подходить к воде, Дункан сказал ему то же самое, что тысячу раз твердили Хелен и Гарп: «Осторожней! Отлив!» И Уолт отступил; на лице его был написан страх и глубокое уважение к этому неизвестному «отливу». Целых три лета Уолта постоянно предупреждали о том, как опасны отливы. Дункан отлично помнил многие из этих предупреждений:

«Сегодня опасный отлив!»

«Сегодня подводное течение особенно сильное, осторожней в отлив!»

«Отлив сегодня особенно коварный!» Коварный — этим словом в Нью- Гэмпшире обозначали многое, не только отлив.

А Уолта прямо-таки тянуло к волне отлива. С самого первого раза, когда он спросил, что она может сделать, и ему сказали, что отливная волна может утянуть тебя в море и утопить, а потом утащить глубоко на дно морское.

Это было четвертое лето Уолта в Догз-Хэд-Харбор, вспоминал Дункан, когда Гарп, Хелен и он сам