– Готов ли ты, о чешуйчатый хозяин неба, к деяниям великим и страшным? – с жуткими завываниями произнесла Иштар.

Дракон почесал огромной лапой, похожей на куриную, затылок левой головы, пыхнул в небо аж тремя языками пламени и произнёс неожиданно писклявым голосом: – Готов.

Вся нечистая рать встретила ответ готовящегося на заклание глупого животного радостными воплями. Царевич, в общем, догадывался, что сейчас будет происходить, хотя сам механизм чудесной метаморфозы был для него далеко не ясен. Каким образом можно, пусть и с помощью колдовских средств, превратить заштатного Берендеевского «кукурузника» в грозу неба, истребителя богов «Су», он не знал, но очень бы хотел увидеть.

Из скукожившейся толпы нечистых был без всякого почтения вытолкнут Мишка Самоедов. Художник приближаться к дракону, однако, не спешил, и его поторопили ударом ноги по отвисшему заду. После чего Мишка проделал остаток пути в ускоренном режиме и оказался в центре пентаграммы, рядом с входящей в раж Полесской. Её вой подхватила вся почтенная публика. Пение было такого рода, от которого если не лысёют, то навсегда теряют слух. Самоедов, стараясь не смотреть на сидящее в нескольких шагах от него жутко дикое животное, развернул на траве большой лист бумаги. Все шесть глаз дракона уставились на рисунок.

– Это что же, опять извращенцы камасутрить собираются? – зло прошептал на ухо Ивану Кляев.

Царевич предостерегающе приставил палец ко рту, хотя особой необходимости в этом жесте не было, поскольку Кляевский шёпот буквально тонул в нарастающем визге. Предчувствия у Ивана были нехорошие, он сильно сомневался, что собравшаяся здесь публика ограничится Камасутрой. Смущали писателя козёл Синебрюхов и баран Роман, приведённые сюда с неизвестной пока что ему целью. Уж, не в жертву ли собрались приносить этих несчастных? И не их ли мозги должны стать вместилищем разума дракона-богоборца? С Ираиды, пожалуй, станется, а о Костенко-Киндеряе и говорить нечего. Конечно, будь Синебрюхов с Романом просто козлом и бараном, Иван не стал бы, пожалуй, вмешиваться в колдовской процесс, но допустить, чтобы на его глазах баба, свихнувшаяся на восточных культах, и мафиози, очумевший от легких денег, принесли в жертву неведомым силам людей, Царевич, разумеется, не мог.

Десять гоблинов, пыхтя от усердия, вкатили в центр пентаграммы огромный камень, судя по всему, жертвенный. Вокруг этого камня и засуетился присоединившейся к Ираиде буквально минуту назад незнакомец, которого Царевич едва не перепутал с Шараевым.

– Да это фараон, – прошипел на ухо Ивану Васька. – Точно он. Я его успел увидеть краем глаза во время вакханалии.

Воскрешённый вакханками Тутанхамон, он же Вакх-Осирис, прикрыв волосатые ноги передником, расписанным иероглифами, деловито готовился к разделочному процессу. Ножи в руках фараона так и мелькали, похоже, он старательно точил их о жертвенный камень. Ираида-Иштар визжала теперь на одной паскудно-высокой ноте. Этот визг подействовал на в принципе миролюбивого Царевича раздражающе, так же как и на Ваську Кляева, который, едва сдерживая ярость, угрожающе рычал рядом.

Ведьма Мила и Наташка-Семирамида вошли в огненный многоугольник с двумя глиняными кувшинами в руках. Милка опрокинула свой кувшин на взвизгнувшего Самоедова и его плакат, а второй кувшин Наташка вылила на закипевшего обиженным гусаком дракона. Фараон Тутанхамон взмахнул руками, и пентаграмма поднялась в воздух, расчертив пространство над холмом замысловатыми линиями. У Царевича в голове помутилось от дикого визга, но он всё-таки увидел, как упыри во главе с вурдалаком Сеней тащат к жертвенному камню упирающегося барана Романа. Дракон из зелёного стал розовым, а потом и вовсе красным, как вареный рак. У Царевича на загривке шерсть встала дыбом. – Крови, – завыла Иштар Полесская.

– Крови, – подхватила её вой нечистая рать.

Этот жуткий вой перешёл в дикий визг, когда покрасневший до полного безобразия дракон стал на глазах увеличиваться в размерах. Метаморфоза началась. Но началась она не только с драконом. Иштар Полесская и её новый муж фараон Тутанхамон тоже стали увеличиваться в размерах с устрашающей быстротой. Оба они как полоумные размахивали руками, вооруженными жертвенными ножами и выкрикивали заклинания над несчастным бараном. С Царевичем тоже творилось что-то неладное, ярость его перешла все мыслимые границы, из горла вырвался звериный рык, какая-та неведомая сила выбросила его из кустов прямо на сменившего в очередной раз цвет дракона. На этот раз дракон, похоже, посинел просто от страха. И было чего пугаться: огромный белый волк, превосходящий втрое своего серого собрата величиной, – вцепился в драконью шею слева от Царевича. Иван видел волка только краем глаза, ибо сам сейчас рвал дракона, урча от ярости и наслаждения. Несчастный «кукурузник», перепуганный внезапной атакой, забил перепончатыми крыльями и в мгновение ока смахнул с вершины холма и богиню Иштар, и фараона Тутанхамона, и ведьм, и вурдалака, и даже чудом уцелевшего барана Романа, вместе с жертвенным камнем.

Посиневший дракон сумел таки вырваться из лап терзающих его плоть белых волков и взмыть в ночное небо, вопя проклятия на очень даже знакомом Царевичу языке. После позорного бегства врага Иван слегка опомнился и, присев на задние лапы, рассерженно завыл на подмигивающую луну. Этот вой с одной стороны окончательно отрезвил Царевича, а с другой, привёл его в ужас. Не приходилось сомневаться, что Иван Царевич, член союза писателей, известный в области человек превратился в самого обыкновенного волка. Ну, пусть не совсем обыкновенного, но всё равно, это же чёрт знает что. Ужас парализовал аналитические способности Царевича, вместо того, чтобы всё спокойно обдумать, он метнулся вниз с холма и с воем помчался по высокой траве, которая, если верить Кляеву, была рожью. Иван бежал долго, не чувствуя усталости – бежал полями, бежал лесами, словно пытался выскочить на бегу из приросшей к плечам шкуры. Потом вместе с усталостью в его голову пришла одна мысль, показавшаяся ему настолько интересной, что он даже остановился. А мысль была проста, как огурец: что если никакой мётаморфозы нет и не было, а Иван сейчас спит в чистом поле. И никакого шабаша на холме тоже не было, ибо упившиеся разведчики до него просто не добрались, заблудившись в высокой ржи. И Васька Кляев, и Валерка Бердов храпят где-то рядом, и чтобы увидеть их, Ивану надо собраться с духом и проснуться. Ведь был же он не так давно жеребцом во сне и даже угодил там в руки своих недоброжелателей, грозивших ему большими неприятностями, и ничего, проснулся утром в собственной постели целым и невредимым, в самом что ни на есть человеческом обличье. Вот и сейчас стоит только закрыть глаза и сказать раз-два-три, вздохнуть поглубже, и он очнется. Царевич проделал эту операцию раз пять, но, увы, без всякого успеха. На чёрном как сажа небосводе всё так же болталась одинокой лодкой луна, а сам Иван, сидя на задних лапах, уныло разглядывал лапы передние, обросшие шерстью до полного безобразия. Выть на луну Царевичу расхотелось, бежать было некуда, кругом простирался лес, пугавший своей непредсказуемостью. Оставалось только сидеть и ждать рассвета, поскольку была надежда, что вместе с первыми лучами солнца рассеется и наваждение, обрёкшее писателя на прозябание в звериной шкуре.

Конечно, во всём виновата старая дура Ираида Полесская, которая вздумала, от большого, видимо, ума соваться в восточную магию. Хотя, надо признать, ей удалось многого добиться. Царевич отчетливо помнил, как фараон и Ираида меняли хилые обличья на более приличествующие богам формы, поражавшие непривычный глаз величиной и величавостью. Да и дракон, между прочим, тоже заимел претензию на внеземное величие и вполне мог превратиться в нечто среднее между «Русланом» и «Боингом» если бы Васька Кляев, тоже поменявший обличье, не вцепился бы в его шею клыками. Интересно, куда Кляев исчез с холма после позорного бегства дракона, неужели рванул за ним следом? С Васьки, пожалуй, станется.

Царевич поднял голову и немного повыл, призывая собрата. Но, увы, вой eгo не был услышан, кругом стояла мёртвая тишина, и только слабый ветерок уныло шелестел листвой.

Вопреки ожиданиям рассвет не принёс Царевичу облегчения – наваждение устояло против ярких солнечных лучей. Зато стала мучить похмельная жажда, и разочарованный Царевич побрёл к ручью, который, если верить звериному инстинкту, протекал где-то поблизости. Надо сказать, что инстинкт его не обманул, и питьевую воду новоявленный оборотень, изнывающий от жажды, нашёл без труда. Вода была холодная и неправдоподобно вкусная. Царевич и дальше бы продолжал приятное занятие, но тут выше по ручью появилась какая-то свинья и стала мутить его питьё. Свинья была самая натуральная, хотя, не исключено, что это был кабанчик. При виде свинских телес у Ивана разыгрался аппетит. Естественно, не сексуальный, а самый что ни на есть желудочный. Радостно хрюкающий кабанчик волка на свою беду не видел и утолял жажду с непосредственностью идиота. В какой-то книге по анималистике Царевич вычитал, что хищники не охотятся на травоядных у водопоя. Но это, так сказать, натуральные хищники, зависимые от природы, а Иван как-никак ещё совсем недавно был её царем, а потому и сомневался, следовать ли ему неписанным правилам или, плюнув на звериный политес, начать вполне по-человечески охоту на кабанчика в удобном для себя месте. Будь у Ивана ружьё, он, пожалуй, выстрелил бы, но, увы, ружья у него не было, а убивать добычу с помощью клыков было неловко и боязно. Вообще-то Царевич из ружья прежде стрелял только по мишеням, а уж свежевать дичину ему и вовсе не приходилось. Мясо он покупал на рынке или в магазине и никогда не думал, что поедает существо, которое тоже хочет жить. Над вегетарианцами Иван попросту смеялся. Однако в эту минуту ему было не до смеха: он никак не мог собраться с духом, чтобы напасть на кабанчика, а травоедением волкам заниматься по статусу не положено. Такая вот вырисовывалась жуткая дилемма. Волк-интеллигент не был предусмотрен природой, которая всё вроде бы учла, за исключением метаморфозы, случившейся нечаянно стараниями безответственных лиц.

Напившийся воды кабанчик, весело похрюкивая, побрёл от ручья, Царевич двинулся за ним следом, мучительно размышляя о превратностях бытия. Есть или не есть, вот в чём вопрос. Ответ, впрочем, тоже был очевиден: если не есть, то сдохнуть от голода и сдохнуть в обличье зверином, так и, не вернув себе человеческого статуса. Как же всё-таки сложна жизнь.

Благородство требовало от Царевича дать кабанчику шанс на выживание, хотя в чём будет заключаться этот шанс, он пока представления не имел. По внешнему виду кабанчик был абсолютно домашней свиньей, по недоразумению угодившей в дикую природу. Сожрет его Царевич или не сожрет, но с таким беспечным поведением кабанчик в лесу долго всё равно не протянет. Этот сделанный после продолжительного наблюдения вывод сильно облегчил совесть Ивана, однако не прибавил ему агрессивности. Идеальным выходом было бы нападение кабанчика на ни в чём не повинного волка, который мог бы, обороняясь, его прикончить, а уж потом съесть. Однако кабанчик, поглощенный красотами окружающего мира, не только не собирался нападать на своего преследователя, а точнее прохожего, идущего по своим делам, но даже не замечал его.

Царевич обогнул беспечного кабанчика по дуге и вывалился прямо перед ним на звериную тропу.

– Закурить не найдётся? – спросил Иван, нагло поигрывая хвостом.

Кабанчик взвизгнул от испуга и присел на разом подломившиеся ноги с раздвоенными копытцами. Ни бежать, ни тем более нападать он был не в силах, от грозного волчьего вида его попросту парализовало.

– У сильного всегда бессильный виноват, – высказал Царевич вслух известную ещё со школьной скамьи мысль дедушки Крылова.

– Сыр выпал, с ним была плутовка такова, – прохрюкал совершенно неуместно кабанчик.

– Ты, вероятно, хотел сказать, что зелен виноград, – благородно поспешил ему на помощь Царевич.

– Именно, – обрадовался кабанчик. – Я именно это и имел в виду. Находясь совсем в юных годах, я глупым своим видом испорчу вам обед. А потом, вас могут обвинить в поедании младенцев, что для гуманной души тяжелейшая ноша.

– Ты мне мозги не пудри, – обиделся Царевич. – Какой ты младенец? Вполне упитанный кабанчик средних лет. – Мясо у меня жёсткое, – прослезился кабанчик. – Кроме того, я пьющий, начисто могу вам нюх отбить проспиртованной печенью.

– Спасибо, что предупредил, – вежливо поблагодарил Царевич. – Печень твою я есть не буду.

– Так, может, вам вообще мною побрезговать, во избежание желудочных проблем? А тут неподалёку есть барашек. Ну, просто чудо как хорош. Среди