группа сопровождения — все погибли…

— А, вахабиты гребанные!.. Ребят…

— Да. Прошу простить, я тоже потерял там двоих товарищей… — чекакиллер склоняет голову, а голос его на миг прерывается от сдержанной мужчинской скорби. — Но только если мы хотим что-то сделать, нам надлежит сохранять голову холодной.

— Чего они хотят? Ну, террористы?..

— Это вполне очевидно. Они собьют ракетами ЗРК пассажирский «Боинг» — из тех, что возят паломников в Мекку, — а если им повезет, то и не один. Во всем обвинят Россию: С-300, русский экипаж — так сказать, российский подарок мусульманскому миру по случаю Рамадана… Последствия этой чудовищной провокации страшно даже представить.

— Что будем делать? — военспецы явно прониклись серьезностью ситуации.

— Надо уничтожить ЗРК, и как можно быстрее. Своими силами, не впутывая в это дело местные власти. Какие будут соображения?..

Ознобный осенний рассвет. Блеклые, будто прошедшие сквозь водную толщу, солнечные лучи высветили лишь самые макушки минаретов, с которых сейчас разносится певучий глас электронных муэдзинов, призывающий правоверных к утренней молитве. Улицы пока прячутся в рассветной тени, но народу на них уже предостаточно, и пребывает он буквально по минутам: начинается Рамадан…

Утренний свет вполне уже позволяет разглядеть на палубе «Крестоносца» человека в окровавленной гавайской рубашке, который полулежит, привалясь плечами и затылком к основанию шлюпбалки. Он жив, но открытые глаза его до краев наполнены угарной дымкой беспамятства. Россыпью пиратского золота горят в рассветных лучах устилающие палубу стреляные гильзы; пульт, помаргивающий рубиновым глазком, лежит справа, чуть поодаль — дотянутся до него человек, похоже, всё равно не смог бы, даже приди он вдруг в сознание.

Размеренный, проникновенный голос Копеляна за кадром:

'…Двойное днище лодки было полно бензину, и когда ее качало, слышно было, как он там плескался. Раненый, Чарли Арчер, думал, что этот звук идет у него из живота, и ему теперь казалось, что живот у него большой, как озеро, и это озеро плещется у обоих берегов сразу. Это происходило оттого, что он теперь лежал, подняв колени и запрокинув голову. Вода в озере, которым был его живот, была очень холодная; такая холодная, что, когда он ступил в нее, у него онемели ноги, и теперь ему было невыносимо холодно, и во всем был привкус бензина, как будто он сосал шланг для перекачки бензина из одного бака в другой. Он знал, что никаких баков тут нет, хотя он чувствовал холод резинового шланга, который как будто вошел через его рот и теперь свернулся, большой, холодный и тяжелый, у него внутри. При каждом его вдохе кольца шланга в животе стягивались еще туже и холоднее, и сквозь плеск озера он ощущал его, точно большую, медленно ворочающуюся змею. Он боялся ее, но хотя она была в нем, казалось, что она где-то бесконечно далеко, и беспокоило его только одно: холод .'

Внезапно раненый будто бы всплывает на миг из своего забытья, и правая рука его принимается вслепую нашаривать пульт; мимо. Он делает вторую попытку, сперва скосив глаза направо и вниз, а потом и поворотясь туда всем корпусом — осторожно-осторожно, будто сидя внутри ящика, наполненного елочными шарами. Теперь он видит пульт, но дотянуться до него по-прежнему не в силах. Тишина вокруг стоит такая, что слыхать, как где-то там, во внутренних помещениях судна, призывно зуммерит оставленный спутниковый телефон — зуммерит давно, не первую уже минуту.

— Человек … — хриплый шепот спекшихся от жара губ; пальцы скребут доски палубы в какой-то паре дюймов от пульта, и вновь обессилено замирают. — Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один … — до пульта остался всего дюйм, последний , но с тем же успехом это мог бы быть и парсек. — Всё равно человек один не может ни черта …

Шепот обрывается; чуть погодя замолкает и телефон внизу. А потом происходит чудо.

Муть, только что заполнявшая глаза раненого, внезапно исчезает — будто в том фокусе с зажженной спичкой, брошенной в заполненную табачным дымом водочную бутылку, — а голос его обретает нездешнюю твердость и звучность:

— Путь праведника труден, ибо препятствуют ему себялюбивые и тираны из злых людей. Блажен тот пастырь, кто во имя милосердия и доброты ведет слабых за собой сквозь долину тьмы, ибо именно он и есть тот, кто воистину печется о ближнем своем, и возвращает детей заблудших… И совершу над ними мщение великое наказаниями яростными. Над теми, кто замыслит отравить и повредить братьям моим. И узнаешь ты, что имя мое — Господь, когда мщение мое падет на тебя !

Рука Чарльза Эйч Арчера — брата Иезекииля — твердо ложится на пульт, вдавливая пусковые кнопки.

Старт крылатой ракеты — сложный и по-своему красивый процесс…

Факел ракетного выхлопа, вырвавшийся из трюма «Крестоносца», разламывает напополам неприспособленный к подобным пиротехническим экзерсисам кораблик, но это уже не имеет значения: тот свое дело сделал. Оно, кстати, и к лучшему: концы в воду … На поверхности еще плавает некоторое время разнообразный мусор, в числе которого — тело человека в окровавленной гавайской рубашке. А может, и не тело; может, в тот, первый, момент человек был еще жив — но только проверить это никак невозможно. Потому что треугольные акульи плавники тут же устремляются к прикормленному местечку ; миг — и на волнах не остается ничего, кроме медленно тающей кровяной кляксы…

Утро в Каламат-Шутфе — пейзаж после битвы : «до нуля дотлел основной ресурс, а за ним неспешно иссяк резерв…» Впрочем, как раз от основного-то ресурса кой-чего еще осталось, причем с обеих сторон.

…Робингуд стремительным рывком преодолевает гребешок бархана и тут же откатывается чуть в сторону; впрочем, предосторожность эта оказывается излишней. Отложив винтовку, атаман извлекает