А потом вдруг в Госстрой, туда, где я работал, пошли телеграммы, письма. И не десять, не сто, а мешками, тысячами. Со всей страны, из самых далёких уголков. Это была какая-то фантастическая всенародная поддержка. Мне предлагали мёд, травы, малиновое варенье, массаж и т.д. и т.п., чтобы я подлечил себя и больше никогда не болел. Мне советовали не обращать внимания на глупости, которые на меня наговорили, поскольку все равно в них никто не верит. От меня требовали не раскисать, а продолжать борьбу за перестройку.

Сколько трогательных, добрых, тёплых писем я получил от совершенно незнакомых мне людей, но мне все не верилось, и я спрашивал себя, откуда это, почему, за что?..

Хотя, конечно, понимал, откуда эти искренние чувства. Наш натерпевшийся народ не мог спокойно и без сострадания смотреть, как над человеком издевались. Людей возмутила явная, откровенная несправедливость. Они присылали эти светлые письма и тем самым протянули мне свои руки, и я смог опереться на них и встать.

Я смог идти дальше.

Вот и все. Закончился многомесячный марафон. Не знаю, что я больше испытываю — усталость или облегчение?..

Мне сообщили уточнённые итоги выборов. За меня проголосовало 89,6 процента избирателей. Конечно, это не совсем нормальные цифры, при цивилизованных, так сказать, человеческих выборах число должно быть меньше. Но у нас людей довели до такого состояния, а меня с таким усердием пытались опорочить, оболгать, не пустить, что я вполне мог и больше голосов набрать при таком раскладе.

Сейчас появилась новая расхожая формула: голосовали не за Ельцина, голосовали против аппарата. Предполагается, что эта фраза должна меня обидеть. А по-моему, это замечательно. Значит, все-таки не зря я начал эту непосильную борьбу против партийной бюрократии. Если протест против аппарата ассоциируется с именем Ельцина, значит, был смысл и в моем выступлении на октябрьском Пленуме ЦК и на XIX партконференции.

Очень хочется остановиться, оглянуться, сделать паузу. Уж слишком гонка была утомительной и выматывающей. Но ничего не получится. На меня обрушились новые заботы и проблемы.

Написал заявление Председателю Совета Министров СССР Н.И.Рыжкову с просьбой освободить меня от занимаемой должности министра. По Закону о выборах народный депутат не может одновременно являться и министром. Так что с сегодняшнего дня я стал официально безработным.

А в доме каждый день гремит телефон — десятки, сотни звонков: все поздравляют, желают, обнимают… Договорились с Наиной уехать из Москвы на пару недель, спрятаться от всех.

Все-таки я сильно устал. И хочется отдохнуть…

Иногда мне кажется, что я прожил три разных жизни. Первая хоть и была напряжённой, сложной, но все же она похожа на жизнь остальных людей: учёба, работа, семья, путь хозяйственного, партийного руководителя. Она закончилась в день проведения октябрьского Пленума ЦК, и началась вторая жизнь — существование политического изгнанника, когда кругом был вакуум, пустота. Я оказался отрезан от людей и вёл борьбу за своё выживание и как человека, и как политического деятеля. В день победы во время выборов в народные депутаты началась третья моя жизнь, третье моё рождение. Меньше года прошло с того момента. И если о первых двух этапах мало что было известно, то после выборов все происходящее со мной — работа на Съезде народных депутатов и сессии Верховного Совета СССР, создание межрегиональной депутатской группы поездка в США, попытки скомпрометировать меня и т.д. — все эти действия разворачиваются на глазах у всех, здесь нет никаких тайн и неизвестных страниц.

И все же, поскольку эти месяцы спрессовали в себя так много разных событий, не рассказать о них нельзя.

Начну по порядку.

После столь убедительной победы на выборах пошли активные слухи, что на Съезде народных депутатов я собираюсь бороться с Горбачёвым за должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Не знаю, где рождались эти слухи — среди моих сторонников, вошедших в раж в связи с победой, или, наоборот, в стане моих противников, перепугавшихся столь бурной реакции москвичей, но слухи эти продолжали упорно циркулировать.

Как к этому относился я? Да почти никак. Я совершенно реально представлял себе сложившуюся политическую ситуацию в стране, достаточно точно оценивал соотношение будущего меньшинства и большинства на Съезде народных депутатов, так что иллюзии и амбиции на этот счёт у меня полностью отсутствовали. Хотя, конечно, я понимал, что Горбачёва моя фигура на съезде будет беспокоить очень серьёзно. И он захочет узнать, чего же все-таки я хочу. Примерно за неделю до открытия съезда он мне позвонил и предложил встретиться, переговорить. Встреча продолжалась около часа, впервые после долгого перерыва мы сидели напротив друг друга, разговор был напряжённый, нервный, многое из того, что накопилось у меня за последнее время, я высказал ему. Меньше всего меня беспокоили собственные проблемы. Страна разваливается вот что ужасно. А аппаратно-бюрократические игры как шли, так и идут, и главное в них всю власть сохранить в руках аппарата, ни капли её не уступить Съезду народных депутатов. Я все пытался достучаться с кем вы, Михаил Сергеевич, с народом или с системой, доведшей страну до края пропасти?…

Он отвечал жёстко, резко, и чем больше мы говорили, тем мощнее вставала между нами стена непонимания. И когда стало совсем ясно, что человеческий контакт сегодня не произойдёт, доверительные отношения не возникнут, сбавив тон и напор, Горбачёв спросил меня о дальнейших планах, чем я предполагаю заниматься, где вижу себя в дальнейшей работе. Я ответил сразу — все решит съезд. Горбачёву этот ответ не понравился, он хотел все же получить от меня какие-то гарантии и потому продолжал спрашивать: как я смотрю на хозяйственную работу, может быть, меня заинтересует работа в Совмине? А я продолжал твердить своё — все решит съезд. Наверное, я был прав, до съезда о чем-то серьёзном говорить было бессмысленно, но Горбачёва мой ответ раздражал, ему хотелось узнать о моих намерениях. Он, видимо, считал, я что-то скрываю. Но я совершенно искренне не строил никаких преждевременных планов, только после работы съезда можно было о чем-то думать на этот счёт. Так мы и расстались.

Уже на следующий день по Москве опять поползли новые слухи. Где тот поэт, а также певец, который споёт оду нашим отечественным слухам? При дефиците правдивой (и даже лживой) информации народ живёт слухами. Это самое главное телеграфное агентство Советского Союза, главнее самого ТАССа. Хочется верить, что кто-нибудь изучит природу наших слухов, механизмы их возникновения и распространения, увлекательная книжка, должно быть, получится.

Итак, в этот раз слухи сообщали, что действительно Горбачёв встретился с Ельциным и предложил ему должность первого зама премьер-министра, Ельцин на зама не согласился, поскольку хотел быть Председателем Верховного Совета. Тогда Горбачёв был вынужден отдать ему пост первого заместителя Председателя, тот опять не согласился, но тогда Горбачёв предложил в жертву должность первого секретаря МГК… Ельцин на это дал согласие.

Примерно такой образ или близкий к этому, а также всякие другие варианты сообщили мне с разных сторон, приходилось качать головой и удивляться человеческой фантазии.

Вскоре начался съезд. О нем я скажу совсем несколько слов, поскольку всякий интересующийся имел возможность в мельчайших подробностях следить за его ходом. Горбачёв принял принципиально важное решение о прямой трансляции по телевидению работы съезда. Те десять дней, которые почти вся страна не отрываясь следила за отчаянными съездовскими дискуссиями, дали людям в политическом отношении гораздо больше, чем семьдесят лет, умноженные на миллионы марксистско-ленинских политчасов, выброшенных на оболванивание народа. В день открытия съезда это были одни люди, в день закрытия они стали уже другими. И как бы все мы негативно ни относились к итогам Съезда народных депутатов, как бы ни переживали и ни расстраивались из-за упущенных возможностей, не сделанных в нужном направлении политических и экономических шагов, все же главное случилось. Народ, почти весь