И ещё, пожалуй, стоит вспомнить, как мне объявили строгий выговор с занесением в учётную карточку по партийной линии на бюро городского комитета партии. Я только что стал начальником стройуправления. До меня начальником был жуткий разгильдяй, пьяница, все, что можно было завалить, он завалил, в том числе и строительство школы-интерната. В сентябре, когда я пришёл на его место, шла кладка первого этажа, а должно было быть четыре. То есть, конечно, объект был похоронен заранее, и никакими усилиями его сдать в конце года было нельзя. И вот в начале года в райкоме меня принимают в партию, выдают партийный билет в торжественной обстановке, а на следующий день — бюро горкома партии по итогам года. Вдруг слышу: давайте, чтобы не повадно другим было, объявим Ельцину строгий выговор с занесением в учётную карточку.

Я вышел на трибуну и говорю: «Товарищи члены бюро (а народу было много), поймите, вчера только мне вручили партийный билет. Вот он, ещё горячий. И сегодня вы предлагаете вынести мне, как коммунисту со стажем всего один день, строгий выговор с занесением в учётную карточку за несдачу интерната. Тут строители есть, они подтвердят, сдать его было просто невозможно». Нет — упёрлись: пусть другим будет неповадно. Ну, Ситников тоже, видимо, сыграл свою роль. Это был серьёзный удар.

Я искренне верил в идеалы справедливости, которые несёт партия, так— же искренне вступал в партию, досконально изучил и устав, и программу, и классиков, перечитал работы Ленина, Маркса, Энгельса. И тут вдруг на горкоме такое произошло… Через год строгий выговор сняли, но в учётной карточке запись оставалась вплоть до обмена партийных документов. Только тогда у меня учётная карточка стала чистой.

Вообще же, это только в последнее время мы стали размышлять о негативной роли вмешательства партии в хозяйственные дела. Тогда и хозяйственники, и тем более партийные работники, считали это совершенно в порядке вещей. И я так считал, и для меня было совершенно естественно, когда я получал вызов одновременно в несколько райкомов партии на совещания, правда, естественно, пытался увернуться от всех этих заседаний, но то, что они проходили, то, что там с помощью накачек, выговоров и так далее решались многочисленные хозяйственные и прочие проблемы, — это было сутью существования системы, и никаких вопросов или возражений не вызывало. Главное, чтобы не попался какой-нибудь райкомовский аппаратчик-зануда, который своими глупостями или манией величия может сильно испортить жизнь. Помню, у меня конфликт произошёл с первым секретарём райкома партии Бобыкиным, тем самым, который затем станет первым секретарём Свердловского обкома партии и на XIX партконференции пошлёт записку с нелепым текстом против выступавшего в мою защиту свердловчанина Волкова.

Так вот, получаю я телефонограмму от Бобыкина с требованием явиться на совещание к стольки— то часам. Я удивился такому тону, не знаю, как даже точнее назвать — барскому или хамскому, и на телефонограмму не ответил. Вообще же, однажды подсчитал, что одновременно меня могут вызвать в 22 организации, начиная от семи райкомов партии и райисполкомов, где мы строили объекты, и заканчивая обкомом партии. Естественно, появиться всюду было невозможно, ну и где-то мы, созвонившись, переносили встречу, куда-то я посылал замов, выкручивались, короче, на взаимоприемлемой основе. А тут такой странный командирский тон. Он один раз послал телефонограмму, второй раз, третий. Наконец звонок от него — прошу объяснить, почему не являетесь на совещания, которые проводит первый секретарь районного комитета партии? Я отвечаю: а почему, собственно, должен являться именно на ваши совещания, если у меня в это время такие же совещания в других райкомах, почему я должен предпочтение отдавать именно вам, а не кому-либо другому? Он совсем взъерепенился: нет, я докажу, я доберусь, все равно будете ходить! Я говорю: вот уж после таких слов вы никогда меня у себя на совещании не увидите. Так потом и получалось. Ничего он со мной сделать не мог, а, конечно, своё самолюбие ему очень хотелось ублажить. Он такой и сейчас.

После работы начальником управления мне предложили должность главного инженера вновь создаваемого крупного домостроительного комбината вместе со своим большим заводом, с многотысячным коллективом. Скоро начальника комбината отправили на пенсию, а меня назначили на его место. Так, достаточно молодым, в 32 года, я стал руководителем очень крупного комбината.

Сложный был период. Одновременно шло и освоение завода, и внедрение новых технологий, и внедрение поточного скоростного строительства. В то время провели эксперимент по строительству пятиэтажного дома за 5 дней, нам это удалось. Потом попробовали провести другой эксперимент: застраивая микрорайон, башенные краны шли один за другим без демонтажа, пути продолжались к следующему дому, следующему, и так очень много времени экономилось на демонтаж и монтаж кранов. Были другие технически интересные решения, комбинат начал стабильно выполнять план. Стали шить индивидуальную спецодежду со знаком ДСК — домостроительный комбинат, причём шить индивидуально, по размеру каждому рабочему, каждой женщине. Это людям очень нравилось, появилась гордость за свою фирму.

Конечно, тяжело давалось жильё в конце года, в конце квартала, когда приходилось практически круглосуточно работать. Часто, именно в ночные смены, я посещал строительные бригады.

Вообще, мой стиль работы называли жёстким. И это правда. Я требовал от людей чёткой дисциплины и выполнения данного слова. Поскольку, уже говорил, бранные слова нигде не употреблял и свой громкий и зычный голос тоже старался на людей не повышать, моими главными аргументами в борьбе за дисциплину были собственная полнейшая отдача работе, постоянная требовательность и контроль и плюс вера людей, в справедливость моих действий. Кто лучше работает, тот лучше живёт, больше ценится. Хорошая, профессиональная, качественная работа не останется незамеченной, и точно так же не останется незамеченным брак и разгильдяйство. Если дал слово — сдержи, а не сдержал — отвечай перед людьми. Эти ясные, понятные отношения создавали, мне кажется, человеческий, доверительный климат в коллективе.

Скажем, был у нас плотник Михайлишин, прекрасный мастер. Я, например, говорю, выручайте, Василий Михайлович, осталась ночь, завтра государственная комиссия дом принимает, двери покрашены, но надо их переставить. Оказалось, что шарниры, по халатности, поставили на заводе наоборот. С ними, бракоделами, мы потом разберёмся. А сейчас надо спасать дело. Говорю: полы покрашены, их нельзя испортить, тут не навалом придётся брать, тут аккуратненько, ювелирная работа нужна — и двери не испачкать, и полы, и все сделать, чтобы утречком осталось только шарниры подкрасить чуть-чуть, и все. Вот так я его на ночь работать оставил, а утром, в шесть утра, вернулся. Захожу, он заканчивает последнюю дверь в подъезде. Я захватил с собой из дома транзисторный приёмник, вручаю ему, мы обнялись, и слов никаких не надо. Ну, разве у него останется чувство какой-то горечи, обиды из-за того, что оставил его работать всю ночь?

Или ещё одна критическая ситуация. Когда камвольный комбинат сдавали, вдруг, практически за сутки, выяснилось, что опять-таки из-за разгильдяйства, халатности не построили метров 50 подземного перехода из одного корпуса в другой. Невероятно, но факт. На этот переход существовал отдельный чертёж, ну а он затерялся. Вдруг в последний момент обнаружили, что перехода-то нет! А объект крупнейший, на виду у города, да и всей страны, — шесть миллионов метров ткани ежегодно должен выпускать. Тут же собирается высший интеллект стройки, решаем, как точно и чётко работу организовать, на все обсуждение тратится буквально полчаса. Все высчитали по минутам, земляные работы — со стольки-то до стольки, бетонирование, отделка, сюда перекидывается одна бригада, затем другая. Экскаватор начинает копать траншею, за ним идёт следующий, за ним следующий. Я на месте, не отхожу ни на минуту. Каждый отвечает за свой участок. Никакой лишней суеты, все организовано предельно точно… Утром, в шесть часов, уже укладывали асфальт на этот проклятый подземный переход, все было готово, мы успели.

Или вот ещё, вроде бы мелочь — приехать в женскую бригаду в ночную смену и вместе с ними поболтать о том о сём, поработать — обои поклеить, окна покрасить, а поднимало это настроение и мне, и девчатам очень сильно. Да и делу помогало — я узнавал те детали, мелкие вроде бы проблемы, которые, если руководитель не в курсе, перерастали в большие, неразрешимые. Зеркала в женские бытовки, отрезы на платья за хорошую работу, какие-то другие подарки, купленные на профсоюзные, да, бывало, и на свои деньги -все это создавало совсем другую атмосферу между начальником и подчинёнными.

14 лет проработал на производстве — и вдруг предложение возглавить отдел обкома партии, отдел строительства. Сильно этому предложению не удивился, я постоянно занимался общественной работой. Но согласился без особого желания. Работа начальником комбината у меня получалась: коллектив постоянно выполнял план, в общем, работалось хорошо, плюс была приличная зарплата. Сейчас в Верховном Совете я