Кстати, прекрасный человек, он вёл линию как бы невмешательства в дела нашей партийной организации и, одновременно, был в курсе всех наших дел, знал, что происходит, какие проблемы и т.д. Иногда позвонит, иногда с полушуткой пожурит, атмосфера взаимоотношений была хорошей.
В самом начале моего пребывания в должности Первого, он дал мне замечательный и очень запоминающийся урок. В городе проходила выставка агитплаката, я пошёл на её открытие и, когда мы заходили в зал, нас сфотографировали. Потом эта фотография появилась в областной партийной газете «Уральский рабочий». На следующий день у меня раздался звонок от Симонова, и он начал воспитывать. А воспитывать он умел — вроде и не повышая голоса, но уж поиздевался он надо мной вовсю. Ах, говорит, как хорошо вы получились на фотографии, ну, просто очень хорошо, вы, вообще, у нас такой фотогеничный, и сейчас ведь вся область будет знать, что вы так хорошо на фотографии выходите, — ну, и в таком духе. Умел он глубоко залезать под кожу, вроде и не говоря каких-то резких слов. В общем, урок он мне тогда очень хороший преподал, я его на всю жизнь запомнил. И я следил, чтобы больше никогда в областной газете мои фотографии не появлялись.
Но такие люди в ЦК — это исключение. Обычно туда я заходил только для порядка. К Разумову, может быть, один-два раза, больше для того, чтобы он каких-нибудь неприятностей не надумал. К секретарям ЦК заходил тоже чисто из чувства вежливости. Реальные вопросы надо было решать в Совете Министров. С министрами отношения сложились неплохие, с Председателем Тихоновым тоже нормальные, деловые. Рыжкова я знал ещё по Свердловску, мы были знакомы, когда он работал генеральным директором Уралмаша. Затем он перешёл в министерство, потом в Госплан, в Центральный Комитет. Когда Николая Ивановича назначили Председателем Совмина, я старался нашим старым знакомством не злоупотреблять.
А вот ещё один пример из жизни руководства страны того периода. Нам надо было пробить вопрос о строительстве метро — все-таки уже миллион двести тысяч в Свердловске, а для этого нужно было решение Политбюро. Поэтому решил пойти к Брежневу. Созвонился. «Ну, давай, приезжай», — говорит. Я, зная стиль его работы в тот период, подготовил на его имя записку, чтобы ему оставалось только наложить резолюцию. Зашёл, переговорил буквально пять-семь минут — это был четверг, обычно последний день его работы на неделе, как правило, в пятницу он выезжал в своё Завидово и там проводил пятницу, субботу и воскресенье. Поэтому он торопился в четверг все дела закончить побыстрее. Резолюции он сам сочинить не мог. Говорит мне: «Давай диктуй, что мне писать». Я, естественно, диктую: «Ознакомить Политбюро, подготовить проект постановления Политбюро о строительстве метро в Свердловске». Он написал то, что я ему сказал, расписался, даёт мне бумагу. Но зная, что даже при этом документы потом где-то терялись, пропадали, я ему говорю: «Нет, вы пригласите помощника». Он приглашает помощника, и я говорю: «Дайте ему поручение, чтобы он, во-первых, зарегистрировал документ, а во-вторых, официально оформил ваше поручение: „Разослать по Политбюро“. Он тоже молча все это сделал, помощник забрал бумаги, мы попрощались, и скоро Свердловск получил решение Политбюро о строительстве метро.
Пример этот показателен. Брежнев, по-моему, в последний период жизни, вообще не понимал, что он делал, подписывал, произносил. Вся власть была в руках его окружения. Он и этот документ о свердловском метро подписал, не задумываясь над смыслом того, что я диктовал. Ну, хорошо, в результате этого было сделано доброе дело. А сколько проходимцев, нечестных людей, в конце концов, просто преступников, окружавших его, использовали Брежнева для своих грязных дел? Сколько он тихо и бессмысленно начертил резолюций, которые принесли обогащение одним и беды, страдания другим. Страшно представить!..
Никогда ни друзья, ни родственники, ни близкие или дальние знакомые — никто даже не пытался прийти ко мне, первому секретарю обкома, с просьбой помочь в каком-то личном деле. Сейчас хорошо известно, каких масштабов в годы застоя достигли протекционизм, коррупция, разлагавшие буквально всю систему власти. Мнение первого секретаря — закон, и вряд ли кто посмеет не исполнить его просьбу или поручение. И этой властью пользовались нечистоплотные партийные работники и их окружение бесконтрольно. Зная мой характер, ко мне с таковыми прошениями не заходили. Даже трудно представить, что бы я сделал, как бы отреагировал на подобную просьбу.
Да, власть Первого — практически безгранична. И ощущение власти опьяняет. Но когда пользуешься этой властью только с одной целью, чтобы людям стало жить лучше, выясняется, что этой власти — недостаточно: чтобы область хорошо, по-человечески накормить, чтобы всем нормальные квартиры дать… Её хватает только на то, чтобы кого-то на хорошее место устроить, кому-то прекрасную квартиру выделить и подобными благами одарить своё окружение. Так и происходило, да и сейчас происходит, — несколько десятков людей живут как при коммунизме, а народ доходит до последней черты.
А вообще, конечно же, в те времена первый секретарь обкома партии — это бог, царь. Хозяин области… Мнение первого секретаря практически по любому вопросу было окончательным решением. Я пользовался этой властью, но только во имя людей, и никогда — для себя. Я заставлял быстрее крутиться колёса хозяйственного механизма. Мне подчинялись, меня слушались и, благодаря этому, как мне казалось, лучше работали предприятия.
Во что я никогда не вмешивался, так это в правовые вопросы, в действия прокуратуры, суда. Хотя нет, пришлось однажды спасать директора подшипникового завода, его привлекли к ответственности за перерасход материалов на заводе. Я заступился за него. Мне было по-человечески жаль молодого директора, тем более я побывал в шкуре хозяйственного руководителя, знал, что такое многочисленные инструкции, опутывающие хозяйственника по рукам и ногам. Хороший парень, очень старался работать, жалко его терять. В его действиях не было корысти, в чем-то его подвели, в чем-то он сам виноват, но это все-таки не уголовное преступление. Должностное — да. В общем, я попросил, чтобы внимательно разобрались в его деле. Директор остался на свободе.
XXVI съезд партии. Я серьёзно готовился, хотел, конечно, нанести удар по тому застойному болоту, которое сложилось в стране. Выступление хоть и получилось боевым, выделялось на фоне славословий в адрес Брежнева, но, как я сказал на XXVII съезде, не хватило, видимо у меня и опыта, и самое главное, политического мужества, чтобы дать решительный бой нашей загнивающей партийно-бюрократической системе. К тому же я все-таки недостаточно знал членов ЦК, чтобы можно было серьёзно повлиять на дела, хотя видел, что центр не работает.
Надо сказать, с энтузиазмом мы встретили приход Горбачёва на должность секретаря ЦК, думали, что по селу дела серьёзно сдвинутся. Этого не произошло. Видимо, он не ухватил чего-то главного, а попытки наскоком поправить дела в сельском хозяйстве к сдвигам не привели.
Вообще, мы познакомились с Горбачёвым, когда работали первыми секретарями, он — Ставропольского крайкома партии, а я — Свердловского обкома. Познакомились сначала по телефону, перезванивались. Нередко нужно было в чем-то помочь друг другу: с Урала— металл, лес, со Ставрополья — продукты питания. Сверх фондов он обычно ничего не давал, но по структуре «птица-мясо» помогал.
Когда его избрали секретарём Центрального Комитета партии, я подошёл и от души пожал руку, поздравил. Не один раз затем был у него, потому что сельское хозяйство в Свердловской области, в зоне неустойчивого земледелия, шло непросто.
Когда я заходил в его кабинет, мы тепло обнимались. Хорошие были отношения. И мне кажется, он был другим, когда только приехал работать в ЦК, более открытым, искренним, откровенным. Ему очень хотелось поправить дела в сельском хозяйстве, он много работал и держал связь с республиками, областями.
В тот момент произошёл один случай. Может, он и стал началом некоторого похолодания наших отношений с Горбачёвым.
В Свердловск приехала очередная комиссия из ЦК. Их было много тогда. Эта проверяла положение дел на селе. Понятно, что наряду с положительными нашли и немало недостатков. Они были. Но в справке оказались и явные искажения. Секретариат ЦК принял короткое постановление, причём без моего вызова в Москву. Мы просто получили его, а через некоторое время приехал заместитель заведующего сельскохозяйственным отделом ЦК Капустян. Собрали актив, выступил Капустян в духе принятого Секретариатом ЦК постановления. Затем выступил я. В основном согласившись с выводами комиссии, тем не менее, я сказал, что не согласен с постановлением по некоторым позициям, которые перечислил. Народ знал, что значит не согласиться с таким документом, все затаились. Капустян выступил ещё раз, я
