– Ясно.
– С топором была история на пересылке.
– И что? Чем кончилось?
– Отнял топор, дал по роже…
– Понятно.
– Один чифирной меня с ножом прихватывал.
– Нож отобрали и в морду?
Борташевич внимательно посмотрел на меня, затем расстегнул гимнастерку. Я увидел маленький, белый, леденящий душу шрам…
Ночью я спешу из штаба в казарму. И самый короткий путь – через зону. Я шагаю мимо одинаковых бараков, мимо желтых лампочек в проволочных сетках. Я спешу, ощущая родство тишины и мороза.
Иногда распахиваются двери бараков. Из натопленного жилья с облаком белого пара выскакивает зек. Он мочится, закуривает, кричит часовому на вышке:
– Але, начальник! Кто из нас в тюрьме? Ты или я?!
Часовой лениво матерится, кутаясь в тулуп…
Из южного барака раздается крик. Я бегу, на ходу расстегивая манжеты. На досках лежит в сапогах рецидивист Купцов, орет и указывает пальцем. По стене движется таракан, черный и блестящий, как гоночная автомашина.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Ой, боюсь, начальник! Кто его знает, что у таракана на уме!..
– А вы шутник, – говорю я, – как зовут?
– Зимой – Кузьмой, а летом Филаретом.
– За что сидите?
– Улицу неверно перешел… С чужим баулом.
– Прости, начальник, – миролюбиво высказывается бугор Агешин, – это юмор такой. Как говорится, дружеский шарж. Давай лучше ужинать…
'Поем, – думаю я, – они ведь такие же люди… А человек от природы… ' И так далее…
Ели мясо, зажаренное в бараке на плите. Потом курили. Кто-то взял гитару, сентиментальным голосом напевая:
«Милые, в общем-то, люди, – думал я, – хоть и бандиты, разумеется… Но ведь жизнь искалечила, среда заела…»
– Эй, начальник, – сказал бугор Агешин, – знаешь, кого ты ел?
Все засмеялись. Я встал.
– Знаешь, из чего эти самые котлеты?
Я почувствовал, как в моем желудке разрывается бомба.
– Из капитановой жучки… Шустрый такой был песик
– Вот ты и скажи ему, – говорит Фидель.
– Капитан этого не переживет. У старика, кроме пса, и друзей-то нет. Не могу, ей-богу…
– Ты же боксер. У тебя нервы крепкие.
– Ей-богу, не могу.
– Сказать-то надо все равно.
– Тебе полегче. У тебя с капитаном и дел никаких.
– При чем тут я? Кто съел, тот пусть и говорит.
– Зачем ты напоминаешь?!.. Меня и так выворачивает каждую секунду.
– Он пистолет в кармане носит. Как бы он не это самое… Узнав про такое дело…
– Что и говорить, старик на пределе. Жена не пишет, сын – какой-то гопник… Брошка у него ДРУГ.
– А если телеграмму послать?
– Это не пойдет.
– Все равно сказать придется. А ты человек образованный, умеешь с людьми разговаривать.
– То есть?
– Не зря тебя при штабе держат. Со всеми находишь язык.
– Что ты хочешь этим сказать?
– С тобой половина офицеров на «вы».
– Ну и что?
– Вот и говорят, что ты – композитор.
– Чего?
– Ничего. Композитор. Оперу пишешь. В смысле – оперуполномоченному. Куму…
Перегнувшись через стол, я ударил Фиделя железной линейкой. На щеке его остался багровый след. Фидель отскочил и крикнул:
– Ах ты, штабная сука! Шестерка офицерская!..
Тут я почувствовал, как накатывает волна спасающего от раздумий бешенства. Фидель двигался медленно, как пловец. Я ударил слева, потом еще. Увидел на расстоянии шага – круглый, четко оформленный подбородок. Я вбивал туда свои обиды, горечь, боль… Из-под ног Фиделя вылетела табуретка. Дальше – кровь на листах продовольственного отчета. И хриплый голос капитана Токаря, появившегося в Дверях:
– Отставить! Я кому говорю – отставить!..
Опустив глаза, я сказал капитану Токарю все. Он вы слушал меня, расправил гимнастерку и неожиданно заговорил быстрым старческим шепотом:
– Я с них вычту. Непременно вычту. Я за Брошку в Котласе тридцать рэ уплатил…
Вечером капитан Токарь напился. Он буйствовал в поселковом шалмане. Порвал фотографию лошади. Ругал последними словами жену. Такими словами, которые давно уже значение потеряли. А ночью шел куда-то мимо электростанции. И пытался, роняя спички, закурить на ветру…
Рано утром я вновь подметаю крыльцо. Потом – мимо грязных сугробов – к воротам.
Я иду под луной, откровенной и резкой, как заборная надпись. Жду капитана – стройного, тщательно выбритого, невозмутимого. Прикладываю руку к виску. Затем роняю ее, как будто совершенно обессилев. И наконец, учтивым, задорным, приязненным голосом спрашиваю:
– Ну как, дядя Леня?..
Прошло двадцать лет. Капитан Токарь жив. Я тоже. А где этот мир, полный ненависти и страха? Он-то куда подевался? И в чем причина моей тоски и стыда?..
