– Отлично, – сказал Хуриев, – продолжайте. 'А для чего он, вы знаете? '

– А для чего он, вы знаете?

– Понятия не имею, – сказал Цуриков.

– Без хамства, – снова вмешался замполит, – помягче. Перед вами – сам Ленин. Вождь мирового пролетариата…

– Понятия не имею, – все так же хмуро сказал Цуриков.

– Уже лучше. Продолжайте.

Гурин снова подмигнул, еще развязнее.

– Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно поехали отдыхать.

Цуриков без усилий почесал лопатку.

– Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры, буржуазные лазунчики…

– Лазутчики, – поправил Хуриев, – дальше.

– Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с товарищами посовещались и решили – вы должны отдохнуть. Говорю вам это как предсовнаркома…

Тут неожиданно раздался женский вопль. Лебедева рыдала, уронив голову на скатерть.

– В чем дело? – нервно спросил замполит.

– Феликса жалко, – пояснила Тамара, – худой он, как глист.

– Дистрофики как раз живучие, – неприязненно высказался Геша.

– Перерыв, – объявил Хуриев.

Затем он повернулся ко мне:

– Ну как? По-моему, главное схвачено?

– Ой, – воскликнула Лебедева, – до чего жизненно! Как в сказке…

Цуриков истово почесал живот. При этом взгляд его затуманился.

Геша изучал карту побегов. Это считалось подозрительным, хотя карта висела открыто.

Гурин разглядывал спортивные кубки.

– Продолжим, – сказал Хуриев.

Артисты потушили сигареты.

– На очереди Тимофей и Полина. Сцена в приемной ЧК. Тимофей дежурит у коммутатора. Входит Полина. Начали!

Геша сел на табуретку и задумался. Лебедева шагнула к нему, обмахиваясь розовым платочком:

– Тимоша! А, Тимоша!

Тимофей:

– Зачем пришла? Или дома что неладно?

– Не могу я без тебя, голубь сизокрылый…

Тимофей:

– Иди домой, Поля. Тут ведь не изба-читальня.

Лебедева сжала виски кулаками, издав тяжелый пронзительный рев:

– Чужая я тебе, немилая… Загубил ты мои лучшие годы… Бросил ты меня одну, как во поле рябину…

Лебедева с трудом подавляла рыдания. Глаза ее покраснели. Тушь стекала по мокрым щекам…

Тимофей, наоборот, держался почти глумливо.

– Такая уж работа, – цедил он.

– Уехать бы на край земли! – выла Полина.

– К Врангелю, что ли? – настораживался Геша.

– Отлично, – повторял Хуриев. – Лебедева, не выпячивайте зад. Чмыхалов, не заслоняйте героиню. (Так я узнал Гешину фамилию – Чмыхалов.) Поехали… Входит Дзержинский… А, молодое поколение?!..

Цуриков откашлялся и хмуро произнес:

– А, блядь, молодое поколение?!..

– Что это за слова-паразиты? – вмешался Хуриев.

– А, молодое поколение?!

– Здравия желаю, Феликс Эдмундович, – приподнялся Геша.

– Ты должен смутиться, – подсказал Хуриев.

– Я думаю, ему надо вскочить, – посоветовал Гурин.

Геша вскочил, опрокинув табуретку. Затем отдал честь, прикоснувшись ладонью к бритому лбу.

– Здравия желаю! – крикнул он.

Дзержинский брезгливо пожал ему руку. Педерастов в зоне не любили. Особенно пассивных.

– Динамичнее! – попросил Хуриев.

Геша заговорил быстрее. Потом еще быстрее. Он торопился, проглатывая слова:

– Не знаю, как быть, Феликс Эдмундович… Полинка моя совсем одичала. Ревнует меня к службе, понял? (У Геши выходило – поэл.) …Скучаю, говорит… а ведь люблю я ее, Полинку-то… Невеста она мне, поэл? Сердцем моим завладела, поэл?..

– Опять слова-паразиты, – закричал Хуриев, – будьте внимательнее!

Лебедева, отвернувшись, подкрашивала губы.

– Перерыв! – объявил замполит. – На сегодня достаточно.

– Жаль, – сказал Гурин, – у меня как раз появилось вдохновение.

– Давайте подведем итоги.

Хуриев вынул блокнот и продолжал:

– Ленин более или менее похож на человека. Тимофей – четверка с минусом. Полина лучите, чем я думал, откровенно говоря. А вот Дзержинский – неубедителен, явно неубедителен. Помните, Дзержинский – это совесть революции. Рыцарь без страха и упрека. А у вас получается какой-то рецидивист…

– Я постараюсь, – равнодушно заверил Цуриков.

– Знаете, что говорил Станиславский? – продолжал Хуриев. – Станиславский говорил – не верю! Если артист фальшивил, Станиславский прерывал репетицию и говорил – не верю!..

– То же самое и менты говорят, – заметил Цуриков.

– Что? – не понял замполит.

– Менты, говорю, то же самое повторяют. Не верю…

– Не верю… Повязали меня однажды в Ростове, а следователь был мудак…

– Не забывайтесь! – прикрикнул замполит.

– И еще при даме, – вставил Гурин.

– Я вам не дама, – повысил голос Хуриев, – я офицер регулярной армии!

– Я не про вас, – объяснил Гурин, – я насчет Лебедевой.

– А-а, – сказал Хуриев.

Затем он повернулся ко мне:

– В следующий раз будьте активнее. Подготовьте ваши замечания… Вы человек культурный, образованный… А сейчас – можете расходиться. Увидимся в среду… Что с вами, Лебедева?

Тамара мелко вздрагивала, комкая платочек.

– Что такое? – спросил Хуриев.

– Переживаю…

– Отлично. Это называется – перевоплощение…

Мы попрощались и разошлись. Я проводил Гурина до шестого барака. Нам было по дороге.

К этому времени стемнело. Тропинку освещали желтые лампочки над забором. В простреливаемом коридоре, звякая цепями, бегали овчарки.

Неожиданно Гурин произнес:

– Сколько же они народу передавили?

– Кто? – не понял я.

– Да эти барбосы… Ленин с Дзержинским. Рыцари без страха и укропа…

Я промолчал. Откуда я знал, можно ли ему доверять.