бы знать почему.

Торвард посмотрел на Эгвальда ярла, лежащего возле его ног. Лужа крови возле рукава его кольчуги растекалась все шире. Было не видно, куда нанесена рана и насколько она велика. Еще утром Торвард желал увидеть поверженного врага у своих ног, но сейчас это зрелище не обрадовало, а только раздосадовало его.

— Эй, подбирайте весла! — крикнул он так, что его услышали на всех шести кораблях. — Плывем к берегу. Да смотрите, чтобы никто из слэттов больше не выпал за борт!

Чтобы как-то дать выход своей досаде, Торвард сбросил шлем и плащ и сам сел за весло. Подплывая к горловине фьорда, он не смотрел на Зоркий Мыс. Трудно сейчас решить, добрую ли услугу оказала ему мать. А сумел бы он без помощи ее боевых оков одолеть Эгвальда ярла?

И снова Торвард подумал об отцовском мече, о Драконе Битвы. Он верил, что с Драконом Битвы он одолел бы любого врага, пусть в пять, пусть в десять раз сильнее! Память и сила отца, заключенные в том мече, помогли бы ему лучше, чем колдовство матери.

Убитых слэттов погребли в тот же день — обитателям Аскргорда вовсе не хотелось, чтобы неупокоенные духи врагов преследовали их по ночам. Но больше ста человек осталось в живых, и среди них сам Эгвальд ярл. Его секиру Эйнар отыскал на «Большом Вороне» и принес Торварду конунгу, но Торвард только посмотрел на нее и велел убрать.

Всех раненых слэттов он велел поместить в два корабельных сарая, стоявших на берегу Аскрфьорда выше усадьбы. Теперь, когда его ярлы увели корабли в летние походы, сараи оставались пустыми. Почти всем пленникам требовалась перевязка и помощь ведуньи. Кюна Хёрдис не стала бы утруждаться заботой о пленных, но в Аскргорде была другая лекарка, Сигруна, вдова одного из хирдманов. Торвард послал ее к пленным, велев в первую очередь позаботиться об Эгвальде. При этом он хранил суровый и спокойный вид, так что даже Гранкель Безногий, выросший и воспитанный вместе с ним от рождения, не мог угадать его чувств. Но одно было ясно — торжества победы конунг не испытывал. И многие хирдманы, узнав о боевых оковах, наложенных кюной Хёрдис на слэттов, его понимали. Регинлейв сказала верно — нет чести в такой победе. И Торвард вовсе не гордился собой в этот вечер.

Наутро Торвард конунг послал Эйстлу в корабельные сараи за лекаркой. Та пришла, утомленная бессонной ночью, с пятнами крови на переднике. Сигруна была высокая, худощавая женщина с острым носом, тонкие прядки рыжеватых волос вечно свисали из-под ее головной повязки с короткими задними концами — в знак ее вдовства. Ей было чуть больше сорока лет, но лицо, всегда равнодушно-усталое, казалось лишенным признаков возраста. После смерти мужа Сигруна немного повредилась рассудком, и в усадьбе ее сторонились, как сторонятся всех, кто был в слишком коротких отношениях с миром мертвых. Погибший муж часто являлся лунными ночами побеседовать с нею.

— Еще трое умерли, — сказала она Торварду вместо приветствия. — Вели похоронить их поскорее. Кто умирает от ворожбы, тот не бывает добрым покойником.

Эйстла прыснула в кулак, Эйнар дал ей легкий подзатыльник. Он-то понял, что хотела сказать знахарка.

— А что с Эгвальдом? — спросил Торвард.

— Ты говоришь о том белобрысом, у которого плечо просажено насквозь? Он будет жить. Наверняка будет! — Женщина с недовольством затрясла головой. — В нем столько злости, что она заменяет ему вытекшую кровь.

— Его можно привести сюда?

— Ты спрашиваешь у меня? — Сигруна сердито посмотрела на Торварда. — Ты — конунг, ты хозяин в этой усадьбе.

— Поди посмотри сам, — велел Торвард Эйнару. — И приведи его ко мне, если он держится на ногах.

Эгвальд, когда его привели в усадьбу, был бледен, но держался гордо, почти заносчиво. Правая рука его была подвязана, на скуле темнела длинная и глубокая царапина, а серые глаза смотрели со злобным вызовом. Торвард даже не сразу нашел, что сказать своему пленнику. Некоторое время они рассматривали друг друга. Торвард думал, что если кюн-флинна Вальборг и правда, как говорят, похожа на брата, то она должна быть красивой девушкой. А Эгвальд рассматривал конунга фьяллей с жадным любопытством, которое на короткий срок даже заглушило в нем все прочие, горькие чувства. При виде Торварда он вспомнил Ингитору. Оба они никогда не видели этого человека, но часто говорили о нем. Сейчас Эгвальд смотрел на Торварда глазами Ингиторы — глазами ненависти.

И конунг фьяллей на первый взгляд был весьма далек от того, чтобы торжествовать победу. Эгвальд знал, что его противнику тридцать два года, но на вид показалось больше. Обветренное лицо Торварда выглядело утомленным и недовольным, веки были полуопущены, а под глазами темнели тени, как у больного. На щеках его обозначились глубокие резкие складки. Шрам, тянувшийся через правую щеку вниз к подбородку, казался продолжением рта и придавал лицу Торварда большое сходство с мордой тролля.

— Садись, — сказал Торвард, кивнув Эгвальду на край скамьи. — Теперь у нас есть время поговорить спокойно.

— Мне не о чем с тобой говорить, — отрезал Эгвальд. Он жалел, что остался жив. Он спокойно и с достоинством мог бы взглянуть в глаза Одину, представ перед Отцом Ратей в рядах погибших. Но к пленению он не был готов, и чувство стыда и бессилия наполняло ядом свет и воздух.

— Жаль, — ответил Торвард. Злой задор Эгвальда напомнил ему его самого семнадцать лет назад. Тогда он тоже был пленником человека, с которым ему не о чем было говорить. — А я давно желал встречи с кем-нибудь из вашего рода, особенно с твоим отцом, Хеймиром конунгом.

Эгвальд ответил коротким вопросительным взглядом. По его мнению, встреча между ними была возможна только одна — в битве.

— Наша война родилась раньше тебя и даже раньше меня, — продолжал Торвард. — Меня она уже лишила отца, а Хеймира конунга чуть не лишила сына.

— Твой отец был убит в честном бою, — отчеканил Эгвальд. — Слэтты не колдовали и не накладывали на него боевых оков. Ты доблестно бьешься, когда у противников связаны руки!

Торвард стиснул зубы и с трудом перевел дыхание. Упрек больно ударил его, тем больнее, что возразить было нечего.

Эгвальд отвернулся.

— Не хмурься, — сказал ему Торвард, взяв себя в руки. Он хотел увидеть Эгвальда вовсе не для такого разговора. — Может, все-таки сядешь? У нас сварили хорошее пиво.

Эйстла по его знаку поднесла Эгвальду глиняную чашу с пивом. Тот бросил на нее короткий презрительный взгляд и отвернулся.

— Ему не нравится наше пиво! — насмешливо сказал Эйнар. — У них в Эльвенэсе варят лучше. Как выпьешь — так и потянет на подвиги.

— Чем тебе не нравится наше пиво? — спросил Торвард у пленника, взглядом приказав Эйнару помолчать.

— Плохо же ты обо мне думаешь! — ответил ему Эгвальд. — Если ждешь, что я приму от тебя что- то!

— Значит, даже сейчас ты не хочешь попробовать помириться со мной?

Эгвальд дернул плечом, как будто эта мысль была нелепа и не стоила слов.

— А к тому нашлось бы немало средств…

Торвард не закончил и вопросительно посмотрел на Эгвальда. Но тот даже не полюбопытствовал, какие же это средства.

— Пока я жив, ты, Торвард сын Торбранда, не будешь для меня никем, кроме врага! — твердо и злобно глядя прямо в глаза Торварду, выговорил Эгвальд. — Никем! И никакого мира между нами не может быть! Убей меня, если тебе это не нравится.

Рука Торварда, лежащая на колене, сжалась в кулак. Злобный и решительный взгляд Эгвальда раздосадовал его, и он с трудом сдерживал гнев. После неудачи на Квиттинге он стал переживать любые упреки гораздо больнее, чем стоило бы. Торвард гнал прочь уныние, но зеленые глаза Дагейды сияли перед ним злой насмешкой, а синие глаза Регинлейв разили молнией презрения. Он не сумел достать Дракона Битвы, вынужден был почти бежать от Бергвида Черной Шкуры — что с того, что у него было десять