иссяк и бритый Коростылев унес поднос, напоследок затворив за собой двери.

– На писателе… – подумав, проговорил Курочкин. – Или нет: на «Семнадцати мгновениях»…

– Бог с ними, с мгновениями, – отмахнулся человек по имени Мартин. – Я вспомнил: мы говорили о процветании. Верно?

– Верно, – согласился Дмитрий Олегович. Обходительный Фетисов ему нравился, однако он все еще не мог взять в толк, куда тот клонит. Едва ли Курочкина доставили в этот кабинет лишь для беседы о преимуществах русских имен над нерусскими. Пока же все рассуждения седовласого Мартина были мимо денег – как сказала бы, по своей бухгалтерской привычке, практичная Валентина.

Надо полагать, владелец директорских апартаментов заметил ожидание в курочкинских глазах, а потому решил, что преамбула уже соблюдена и можно позволить себе плавно перейти к самой сути.

– К сожалению, любое процветание немыслимо без презренного металла, – с печалью в голосе объяснил седовласый джентльмен. – И наш фонд, увы, – не бездонная бочка. Мы вынуждены, просто обязаны заниматься скучнейшей финансовой материей… Так, говорите, наш чемоданчик с долларами сейчас находится у вас?

Курочкин был уверен, что за все время разговора он ни разу даже не заикнулся про дипломат.

– ВАШ чемоданчик? – удивленно переспросил он. – Но я-то считал…

– Наш, именно НАШ, – с глубочайшей грустью подтвердил директор фонда с бодрым названием «Процветание» господин Мартин Фетисов. – А чей же он еще может быть?…

Прошлой весной двоюродный брат Валентины, преподаватель философии в Военно-медицинской академии, прочел Курочкину целую лекцию о том, как современные обществоведы рассматривают понятие свободы. Дело было на дне рождения супруги, военно-медицинский философ успел порядочно нагрузиться и нес, по понятиям почти трезвого Курочкина, явную ерунду. По его словам выходило, что-де покупатель в магазине, обнаруживший на прилавке только тот товар, что ему нужен, менее свободен, нежели, например, приговоренный к смертной казни, которому палач разрешает самому определить, от чего ему желательно погибнуть – от пули или петли. Дмитрий Олегович попробовал было втолковать упившемуся обществоведу, что он, Дмитрий Олегович, все-таки предпочитает покупать какой-никакой товар, а вовсе не избирать орудие собственной казни. Но переубедить упрямого родственника жены оказалось не под силу. Разгорячившись, брат-философ стал сыпать мудреными иностранными фамилиями коллег и в конечном счете перекричал-таки Курочкина, предварительно взяв того за лацканы. Из всего этого умного спора на повышенных тонах Дмитрий Олегович сумел для себя извлечь лишь краткое определение «свобода – это возможность выбора» и его на всякий случай запомнил. Восемью годами раньше тот же двоюродный шурин на таком же дне рождения громко втолковывал Курочкину про какую-то осознанную необходимость, которая тогда устраивала Дмитрия Олеговича еще меньше. В те времена, правда, и специальность родственничка называлась еще научным коммунизмом…

Изречение насчет возможности выбора всплыло в памяти Курочкина в тот самый момент, когда грустный Фетисов, обремененный собственным именем, мягко заявил свои права на долларовый чемоданчик. Претендентов тотчас же стало двое, появился долгожданный выбор, и Курочкин немедленно почувствовал себя свободнее. Может быть, оттого, что вежливый директор «Процветания» чисто по- человечески устраивал его не в пример больше, чем криминальный тип Седло.

Тем не менее истина обязана была быть дороже симпатий: у одного дипломата никак не могло быть сразу два хозяина; один все-таки был ненастоящим.

– А я-то считал, будто это – собственность господина Седельникова, – осторожно заметил Дмитрий Олегович, чувствуя известную неловкость.

Хозяин кабинета покачал головой.

– Вас ввели в заблуждение бессовестные люди! – проговорил он. – В свое время наш фонд имел неосторожность ссудить фирме «Мементо» некую сумму. И как раз сегодня основная часть задолженности в наличной валюте должна была быть нам возвращена. С сегодняшнего дня формально это были уже НАШИ деньги… На этом, как я понимаю, и строился их расчет.

– Вы так думаете? – озадаченно спросил Дмитрий Олегович. На него самого – это он уж знал точно – никто заранее рассчитывать не мог. Черт его дернул заглянуть в эту злосчастную подворотню только в последний момент.

– Я в этом уверен, – веско сказал в ответ седовласый хозяин кабинета. – Тут ведь есть одна тонкость, почти что юридический казус. Когда кэш испаряется в момент передачи, всегда бывает трудно определить, из чьих рук он ушел и чья, следовательно, сторона оказалась в проигрыше. Когда же при этом еще и не остается живых свидетелей происшествия, что-либо доказать практически невозможно. Ваш Седельников неплохо все продумал: он жертвует своим курьером, после чего передает чемоданчик с кэшем постороннему лицу…

При этих словах директор «Процветания» как-то по-особенному взглянул в лицо Дмитрию Олеговичу. Тот невольно заерзал в кресле, ощутив вдруг непонятную вину за происки коварного Седла.

– …И затем, – продолжил седовласый Фетисов, тактично отводя от Курочкина глаза, – наступает кульминация. Если мы поверим, будто в наши денежные отношения с «Мементо» вмешался некто третий, то Седельников – вне подозрений: он честно передал долг, а что было там дальше, – наши проблемы. Деньги ему потом тихо возвращаются…

Хозяин кабинета вновь одарил Курочкина внимательным взглядом, смутив его окончательно.

– …И наконец, – завершил свою вежливую речь Фетисов, опять уведя глаза от лица Дмитрия Олеговича и сосредоточив свой взор на висящей над столом картине. Картина изображала пожилого джентльмена в костюме прошлого века, неуловимо смахивающего на самого Мартина. – Наконец, возможен и другой вариант. Мы не верим искренности господина Седельникова и просим повторно передать нам причитающуюся сумму. В этом случае «Мементо» заявляет любому третейскому судье, будто все происшедшее – наша провокация. Мы, дескать, организовали утечку кэша, с тем чтобы заставить честнейшего господина Седельникова платить вторично… Остроумно, не так ли?

– Остроумно, – вынужден был признать обескураженный Курочкин. – Но я-то оказался там случайно, клянусь вам… – И Дмитрий Олегович уже в который раз за сегодня стал излагать свою историю неудачного похода за яблоками для пирога.

Директор фонда «Процветание» выслушал рассказ Курочкина внимательно, не перебив ни разу: так вежливый хозяин, решивший во всем потакать дорогому визитеру, готов проявлять чудеса гостеприимства. Он лишь позволил себе в самом начале поинтересоваться маркой автомобиля, найденного в подворотне, и вполне удовлетворился сконфуженным признанием Дмитрия Олеговича в полной его автомобильной неотесанности.

– М-да, прискорбное происшествие… – кратко подытожил седовласый Фетисов после того, как поникший Курочкин завершил свою эпопею описанием перестрелки возле бывшей булочной. О своей встрече с прекрасной Надеждой Дмитрий Олегович распространяться не стал, а Мартин и не настаивал.

– Просто ужасное происшествие, – со вздохом согласился Курочкин. – Я в отчаянии, честное слово. Да если бы я мог предположить, что такая нелепая, немыслимая, дурацкая случайность…

– Разумеется, случайность, – очень вежливо повторил вслед за ним шеф фонда «Процветание».

– Я не виноват! – с чувством произнес Дмитрий Олегович.

– Разумеется, не виноваты, – тотчас отозвался предупредительный Фетисов, пожелавший поработать эдаким сочувствующим эхом.

– Это просто какое-то невезение… – излил свою тоску Дмитрий Олегович.

– Конечно, невезение, – с готовностью подтвердил хозяин кабинета. – Тут везением и не пахнет: идет человек из магазина, случайно заходит в подворотню, случайно видит автомобиль и двух убитых, машинально берет чемоданчик. Не подозревая, разумеется, ни о каких долларах…

Курочкин вдруг осознал, что сегодня почти такие же слова он уже слышал – в телефонной беседе с господином Седло. Тот тоже больше верил в умысел, нежели в роковое стечение обстоятельств.

– Вы тоже думаете, что я вру, – уныло сказал Дмитрий Олегович. – А я ну совершенно вам не вру!