раздвоенным; перед судом совести он предстает лживым, склонным к насилию, непостоянным и изменчивым, и те же характерные черты должны быть присущи тому, что на нем строится, – отношениям между двумя людьми...
Сердечная склонность так же «естественна». Может ли она постоять за себя? Она может отвечать за то, что ей ведомо, но не за то, что находится в подсознании, и еще меньше за то, что произойдет. Ведь вся литература повествует об изменчивости сердца... Значит, остается личность? «Естественна» ли для личности, подразумевается ли для нее пожизненная связь с одним и тем же человеком при всех переменах состояний и событий, собственного развития и развития другого? Союз, заключаемый неискупленной свободой личности, ею же может быть и расшатан... А совесть человека? Его способность судить и принимать решения, его верность? Действительно ли они надежны? Кто это утверждает, не хочет быть зрячим... Но если допустить даже, что из нравственной свободы может возникнуть подлинно нравственная связь, брак означает нечто большее. Его смысл в том, что при влечении, при всех переменах в сердце, в борьбе свободы за нравственный долг всплывает нечто «не отсюда»: единый образ и единая сила, которая не только «крепка» и «хороша», но «вечна» и «свята». И если эти два человека – непостоянные, мятущиеся со всеми последствиями греха, с сердцами, бунтующими против благодати, – принимают в свое сознание и свою волю это святое единство, преобразуя свою общность со всей ее человеческой несостоятельностью и трагичностью, то это не «естественно», и «вместить» это может только тот, кому это дано, кто верует.
Конечно, нерасторжимый брак соответствует глубочайшему смыслу природы, и, несмотря на все страдания и разрушения, он в конечном итоге фактически оправдан. Тем не менее его нельзя представлять себе попросту соответствующим природе, чтобы не возникла опасность, что он утратит свой священный смысл и превратится в этическое или социальное установление. Когда же его видят в свете веры и переживают в благодати, возникает нечто воистину и в высоком смысле «естественное». Эта «естественность» означает, однако, нечто иное, чем непосредственная естественность нашего существа. Она – плод благодати и веры. Начинают не с нее, но христианское усилие заканчивается ею. Она как детскость, о которой шла речь выше. Поэтому она должна созидаться силой, подобной той, которою созидается девственность: верующей отрешенностью. Христианский брак неизменно возрождается из жертвы. Он, конечно, означает жизненную полноту обоих соединившихся, такую плодотворность и завершенность существа, которые превосходят возможности каждого из них в отдельности. Но это осуществляется не путем одного только переживания и действия, а через отрешенность – через все формы отрешенности, которые становятся необходимыми из-за непоследовательности инстинкта, из-за непостоянства сердца, из-за все время возникающих разочарований в другом, из-за кризисов нравственной силы, из-за требований, предъявляемых общей жизнью, из-за перемен во внешней судьбе.
Брак – это не только воплощение непосредственной любви, соединяющей мужчину и женщину, но и их постепенное преображение, совершающееся через опытное познание действительности. Первая любовь еще не видит этой действительности. Влечение чувств и сердца дарует ее, окутывает покровом сказочности и беспредельности. Она заявляет о себе лишь с течением времени, когда один начинает видеть в другом будни, недостатки, несостоятельность. Если он и тогда принимает другого таким, каков он есть, вопреки всем разочарованиям, каждый раз по-новому, если он делит с ним, перед Богом и с Божией помощью, как радости и горести повседневной жизни, так и великое переживание преображения, то постепенно вырастает вторая любовь, подлинная тайна брака. Она настолько же выше первой, насколько личность, достигшая совершеннолетия, выше, чем она была в пору молодости, и насколько зрелость сердца, научившегося преодолевать, выше сердца, просто открывающегося и дарующего. Здесь возникает нечто великое, но из многих жертв и самопреодоления. Нужны большая сила, глубокая верность и смелое сердце для того, чтобы человек не поддался обману страсти, трусости, своекорыстия и склонности к насилию. Так ли уж часто случается, что в браке двух, давно соединившихся людей прорывается этот образ истинно победоносной любви? Поэтому вполне понятно, что определение Иисусом брака переходит в определение девственности.
Неестественность, заключенная уже в браке, в девственности проявляется открыто. Не первоначальное предрасположение побуждает человека отказаться от стремления к осуществлению любви и плодовитости. То, что имеет в виду Иисус, означает не просто примирение с физической невозможностью или вынужденным ограничением – это было бы вынужденной добродетелью, куцей, хоть и мужественной, – нет, Он имеет в виду свободный отказ. И не из слабости, из равнодушия к жизни или философских соображений, но «ради Царства Небесного». Еще раз и совершенно недвусмысленно: не потому, что этого требует какой-то «религиозный долг», а потому, что человеку от Бога открывается такая возможность любви, которая полностью и целиком захватывает. В наше время психология освещает подоплеку, все подспудные мотивы человеческого поведения, поэтому нам нужно добавить еще нечто.
Можно было бы возразить, скажем, что идея девственности просто перемещает предмет любви. Что по причинам, которые часто бывают очень сложными, человек не может встретить своего естественного партнера, другого человека, и ищет его – правда, в завуалированной форме – в религиозной сфере. Следовательно, когда он любит «Бога» или «Царство Небесное», то под этим он – по существу, и часто сам того не зная – подразумевает другого человека. Если это так, и не только в случаях искажения или побочных движений чувства, а в самой сути того, что называется девственностью, то она нечто ужасное. Тогда человек оказывается обманутым в самом важном, и настроенность, обращенная к Богу, оказывается нечестной и нечистой. Действительно, девственность нередко воспринимается неверующими именно так. Многое в христианской жизни подтверждает их точку зрения, но сущность и смысл девственности на самом деле иные.
Значение христианской девственности нельзя понять, исходя из человеческого инстинкта или духа; понять его можно только из самого Откровения. Христос говорит: у человека есть возможность силу своей чистой любви направить на Бога. Бог таков, что Он может быть любим всей полнотой любви, Он может стать для человека Единственным Всем. И не как замена, не как маскировка, не как смещенный образ человеческих представлений, но подлинно и изначально. Бог есть суверенно любящий и Тот, Кто может быть изначально любим. Более того, Бог есть Тот, Кто в последнем и окончательном смысле один только и может быть любим вполне. Возможно, что в глубине опыта любви каждого чуткого сердца, даже самого счастливого и богатого, таится сознание невозможности последнего исполнения. Возможно, что по отношению к человеку любовь не может достичь предельной силы, ибо человек для этого слишком мал, и предельная сокровенность не может объять его – между ними всегда остается дистанция. Эта конечная несостоятельность всякой земной любви позволяет человеку, может быть, угадать, что есть еще другая любовь, которая, однако, никогда не может осуществиться по отношению к человеку, – любовь, которой должны быть дарованы ее предмет и сила, «Ты» и сердце, затронутость и близость. Откровение указывает на нее. В этом тайна девственности, и перед ней все ссылки на психологию и этику становятся жалкими и претенциозными.
Правда, нет правила, определяющего, призван ли тот или другой человек осуществить это. Сюда приложимы, в их буквальном смысле, слова: «Кто может вместить, да вместит». Это особая оговорка, даже в пределах того соотношения благодати и природы, которое выражается стихом 11. Сила же, которой созидаются оба состояния (брак и девственность), – та самая, о которой мы говорили в начале нашего разговора: сила Христа. Здесь наши мысли должны быть отмечены чистотой и религиозностью. Христианский брак и христианская девственность не могут строиться ни на социологических исследованиях, как бы убедительны они ни были, ни на этических и личных возможностях, как бы хороши они ни были, ни на религиозности как таковой, сколь бы благочестива она ни была. Все это уводит в сторону от самого главного. Нельзя их строить и на расплывчато понимаемой «благодати», которая может означать что-то вроде особой человечески-религиозной одаренности, природной чистоты и т.п., – но только на той силе, которая заложена в существе Христа и которая есть Он Сам. Жить в христианском браке можно, только когда Он находится «посреди» соединенных «двоих»
Вот в чем эта сила... И никакое отвлеченное «Царство Небесное» не дает возможности девственности, и никакой «Бог» вообще, а только Христос. То, что излучается Им, Его личностью, Его настроенностью, Его деяниями, Его судьбой: святое, невыразимое, просвещающее сердца, трогающее, свершающее. Оно исчезло бы, если бы мы попытались свести его к общим словам, назвать его, например,
