самолюбие, но я стоял на своем.

Порой я ловил каждое его слово, а потом ненавидел его же за придирки. И вот когда он умер, я навсегда потерял возможность помириться с ним. Понимаешь — навсегда. Вот так-то. Я так и не перенял у него навыков к занятию каким-нибудь нормальным делом, и в конце концов у меня все застопорилось. Казалось, я застыл в одном возрасте и состоянии. Чтобы хоть что-то изменить и не прилипнуть к одному месту, я и переехал сюда. Как-то раз, когда мы бродили с ним по пляжу, ему понадобилось зачем-то вернуться к машине, и я помню, как наблюдал за ним тогда. Просто смотрел. Он шел, наклонив голову, и думал, похоже, о чем-то своем, забыв обо мне. Мне почему-то вдруг захотелось позвать его и крикнуть, как я его люблю, но, разумеется, я этого не сделал. Вот таким я его и запомнил. Его смерть здорово перевернула все в моей жизни.

— Вы были тогда только вдвоем?

— Что? Нет, всей семьей. Кроме Дианы. Она заболела и осталась у мамы. Это был уик-энд на День благодарения* [Национальный праздник США в честь первых колонистов. Отмечается в последний четверг ноября.]. Сначала мы на один день заехали в Палм-Спрингс, а потом отправились сюда.

— А как складывались твои отношения с Колином?

— Нормально, только не пойму, почему вся семья должна была ходить вокруг него на цыпочках. У ребенка физический недостаток, и я ему искренне сочувствовал, но не собирался из-за этого менять всю свою жизнь, понимаешь? Господи, иногда я даже мечтал на время как следует заболеть, чтобы оттянуть внимание родственников на себя. Разумеется, не теперь, а когда мне было семнадцать. Сейчас-то я отношусь к этому гораздо спокойнее, хотя и не могу полностью смириться с таким положением. Да и не вижу причины смиряться. Мы никогда не были с папой особенно близки, но ведь мне тоже было необходимо его тепло и внимание. Нередко я выдумывал наши возможные диалоги — будто рассказываю папе что-то важное, а он внимательно меня слушает. На самом деле если мы с ним о чем и говорили, то о какой-нибудь чепухе — самой настоящей ерунде. А через шесть недель его не стало.

Грег взглянул на меня и, застенчиво улыбнувшись, помотал головой.

— Обо всем этом Шекспир мог бы написать драму, — сказал он. — И для меня в этой пьесе, думаю, нашелся бы неплохой монолог.

— Значит, отец никогда не заговаривал с тобой о своей личной жизни?

— А знаешь, это уже твой третий вопрос, — заметил он. — Ведь только что ты поинтересовалась, были мы здесь с отцом вдвоем или нет. Отвечаю — нет. И он никогда мне ничего о себе не рассказывал. Я же говорила, что вряд ли смогу тебе помочь. Давай сделаем небольшой перерыв, о'кей?

Я улыбнулась в ответ, бросила кроссовки на песок и, переходя на бег, спросила, обернувшись через плечо:

— Ты как, бегаешь трусцой?

— Угу, немного, — ответил он, догнав меня и пристроившись сбоку.

— А что, если мы как следует употеем? — предложила я. — Тут есть где помыться?

— Соседи разрешают мне пользоваться их душем.

— Прекрасно, — обрадовалась я и увеличила темп.

Мы бежали, не обмениваясь друг с другом ни единым словом, целиком отдавшись яркому солнцу, влажному песку и сухому, прогретому воздуху. У меня в голове непрерывно крутился один и тот же вопрос: как же во всю эту схему вписывалась Шарон Нэпьер? Что ей было известно такого, от чего она погибла сразу, как только собралась это рассказать? Мне никак не удавалось нащупать связь между смертями Файфа и Либби, а также гибелью Шарон восемь лет спустя. Если только она не шантажировала кого- нибудь. Я оглянулась назад на небольшой, но еще вполне различимый трейлер, который из-за обманчивой перспективы плоской пустынной местности казался не правдоподобно близким. Вокруг простиралась настоящая пустыня — ни следов транспорта, ни миражей.

Я улыбнулась Грегу, а он даже не раскраснелся от бега.

— Ты в хорошей форме, — похвалила я его.

— Ты тоже в порядке. Сколько мы уже в пути?

— Минут тридцать. Может, и все сорок пять.

Мы пробежали еще немного, от бега по песку у меня уже слегка заныли икры.

— Ты не против, если я тоже задам тебе три вопроса? — сказал он.

— Валяй.

— Какие у тебя были отношения с твоим отцом?

— О, замечательные, — ответила я. — Только он умер, когда мне было всего пять лет. Они погибли вместе с матерью в автомобильной катастрофе Недалеко от Ломпока. Огромный кусок скалы свалился с откоса и разнес лобовое стекло. Спасателям понадобилось шесть часов, чтобы извлечь меня с заднего сиденья. Моя мать долго кричала от боли, но потом затихла. До сих пор я иногда слышу ее голос во сне. Нет, не вопли, а спокойный мамин голос. И тишина. Меня вырастила тетя, ее сестра.

Внимательно выслушав мой рассказ, он спросил:

— Ты замужем?

— Была, — ответила я, показав ему два пальца.

Он улыбнулся:

— Это значит «дважды» или второй вопрос?

Я рассмеялась:

— А вот это уже твой третий вопрос.

— Эй, послушай. Так нечестно.

— Ладно уж. Давай еще один, только последний.

— Ты кого-нибудь убивала?

Я взглянула на него с любопытством. Такой интерес показался мне несколько странным.

— Давай лучше взглянем на это с другой стороны, — предложила я. — Свое первое дело об убийстве я расследовала в двадцать шесть лет. Это было поручение со стороны общественного обвинения. Женщину обвиняли в убийстве собственных детей. Три девочки, все младше пяти лет. Она связала им руки и ноги, заклеила пластырем рты и затолкала в мусорные баки, где они и задохнулись. У меня до сих пор стоят перед глазами эти глянцевые полицейские фотографии, восемь на десять дюймов. В тот раз я полностью излечилась от желания кого-нибудь убить. Впрочем, так же, как и от желания стать матерью.

— Господи Иисусе, — пробормотал он. — И она действительно это сделала?

— О, само собой. Ее, разумеется, выпустили. Экспертиза определила у нее состояние временной невменяемости, и мамашу поместили в психушку. Мне про нее известно только то, что она уже давно на свободе.

— Как тебе удалось не превратиться в циника? — спросил он.

— А с чего ты решил, что нет?

Стоя под душем в соседском трейлере, я обдумывала, что еще можно попытаться узнать у Грега. Мне не терпелось побыстрее снова отправиться в путь. Если бы к вечеру удалось добраться до Клермонта, я могла бы первым делом утром побеседовать с Дианой и сразу после ленча отправиться назад в Лос- Анджелес. Я насухо вытерла волосы и оделась. Грег уже открыл для меня бутылку пива, которую я с удовольствием посасывала, пока он сам мылся. Я взглянула на часы — было три пятнадцать. Вернувшись в свой автофургон, Грег оставил входную дверь открытой и опустил лишь сетку от насекомых. Его темные волосы были еще влажными после душа, и от него слегка пахло мылом.

— У тебя видок, словно ты готовишься к полету, — заметил он, беря со стола и откупоривая бутылку пива.

— Прикидываю, что хорошо бы добраться до Клермонта засветло, — сказала я. — Не хочешь передать что-нибудь сестре?

— Она знает, где я. Время от времени мы болтаем друг с другом по телефону, чтобы не терять связи, — ответил он, присев на холщовый стульчик и водрузив длинные ноги рядом со мной на скамью. — Хочешь спросить о чем-нибудь еще?

— Если не возражаешь, несколько мелких вопросов, — откликнулась я.

— Валяй.