существ.

Бог по понятиям богословов должен представляться нам тираном, который, выколов глаза громадному большинству своих рабов, запер бы их в подземную тюрьму, где для времяпрепровождения следил бы инкогнито за их поведением через подъемную дверь, чтобы иметь случай жестоко наказать всех тех, кто, прогуливаясь, наталкивался бы друг на друга, но в то же время по-царски награждал бы небольшое число оставленных им с невыколотыми глазами за то, что при встречах они не наталкивались на своих товарищей. Вот те представления, которые догма о произвольном предопределении дает нам о божестве!

Многие люди отделяют тонкой гранью истинную религию от суеверия; они говорят нам, что суеверие – лишь трусливый и беспорядочный страх перед божеством; что человек действительно религиозный доверяет своему богу, искренно любит его, в то время как суеверный видит в боге врага, абсолютно не доверяет ему и представляет его подозрительным, жестоким, скупым на благодеяния тираном, отличающимся щедростью в наказаниях. Но по существу каждая религия дает нам те же представления о боге. В то же время, когда нам говорят, что бог бесконечно благ, разве нам не повторяют беспрестанно, что его легко разгневать, что он дарит свои милости лишь очень небольшому количеству людей, что он исступленно наказывает тех, кого не счел необходимым одарить милостями?

Если приведенные выше представления о боге мы возьмем в соответствии с природой вещей, где перемешано доброе и злое, этот бог, по количеству испытанных нами добра и зла, должен, естественно, показаться нам капризным, непостоянным, то добрым, то злым, и поэтому вместо того, чтобы возбудить нашу любовь, он должен породить в наших сердцах недоверие, страх и неуверенность. Значит, нет никакой существенной разницы между натуральной религией и самым мрачным, самым рабским суеверием. Если религиозный человек видит бога лишь с хорошей стороны, суеверный видит его с самой отвратительной стороны. Безумие одного – веселое, безумие другого – траурное, но оба они одинаково безумны.

Если я черпаю свои представления о боге в богословии, он представляется мне с чертами, больше всего способными отвергнуть всякую любовь. Религиозники, говорящие нам, что они любят искренне их бога, либо глупцы, либо сумасшедшие, которые видят своего бога лишь в профиль. Невозможно любить существо, представление о котором способно породить ужас, а суждение о нем – повергнуть в дрожь. Как можно смотреть без страха на бога, которого представляют варваром, способным осудить нас на адские муки?

Пусть же не говорят нам о страхе сыновнем, либо страхе благоговейном, смешанном с любовью, который люди должны питать к своему богу. Сын никогда не сможет любить своего отца, если знает, что последний столь жесток, что может подвергнуть его утонченным пыткам в наказание за мельчайшие сделанные им провинности. Ни один человек на земле не может иметь ни малейшего проблеска любви к богу, приберегшему бесконечные по продолжительности и силе муки для девяносто девяти сотых своих детей.

Изобретатели догмы о вечности адских мук сделали бога, которого они называют столь благостным, самым отвратительным из всех существ. Жестокость в людях – это крайнее проявление злобы; чувствительная душа бывает всегда взволнована и возмущена даже рассказом о муках, хотя бы их испытывал величайший злодей; но жестокость заставляет негодовать еще больше, когда ее считают беспричинной, либо лишенной мотивов. Самые кровожадные тираны – Калигулы, Нероны, Домицианы – имели по крайней мере какие-то мотивы, чтобы мучить свои жертвы и оскорблять их во время мучений, – этими мотивами могли быть либо стремление к собственной безопасности тиранов, либо жажда мести, либо намерение привести в ужас путем жутких примеров, либо, может быть, тщеславное желание показать свое могущество и потрафить вкусам варваров. Может ли бог иметь любой из этих мотивов? Муча жертвы своего гнева, он наказывает существа, реально не могущие ни подвергнуть опасности его непоколебимое существование, ни поколебать его блаженство, которого ничто не в состоянии пошатнуть. С другой стороны, муки ада бесполезны для живых, которые не могут быть свидетелями этих мук. Эти муки бесполезны для осужденных, так как в аду уже больше не каются, а время милосердия прошло. Отсюда следует, что, упражняясь в вечной мести, бог не имеет иной цели кроме развлечения и издевательства над слабостью своих созданий.

Я обращаюсь ко всему роду человеческому. Найдется ли в природе такой жестокий человек, который хладнокровно захотел бы мучить, – я не скажу – ему подобного, нет, – просто какое-нибудь одушевленное существо, и притом мучить без пользы, без выгоды для себя, без любопытства, без боязни?

Итак сделайте вывод, богословы! Даже согласно вашим принципам ваш бог бесконечно более зол, чем люди.

Вы мне скажете, может быть, что бесконечные оскорбления заслуживают бесконечных мук.

Я же отвечу вам, что никто не может оскорбить бога, благость которого бесконечна. Я прибавлю при этом, что оскорбления конечных существ не могут быть бесконечными. Я скажу еще, что бог, который не хотел бы оскорблений, не разрешил бы своим созданиям вечно оскорблять себя. Я скажу при этом, что бесконечно благой бог не может быть бесконечно жестоким и даровать своим созданиям бесконечное бытие единственно с той целью, чтобы получить удовольствие от их бесконечных мучений.

Лишь самое дикое варварство, лишь отменное мошенничество, лишь слепое властолюбие могли вообразить себе догму о вечности мучений. Если бы существовал бог, которого можно было бы оскорблять либо проклинать, не было бы большего проклинателя, чем тот, кто посмел бы сказать, что этот бог – извращенный тиран, наслаждающийся в течение вечности бесполезными для него муками своих слабых созданий.

Утверждать, что бог может оскорбиться действиями людей, значит отрицать все представления, которые дают нам о нем. Говорить, что человек может расстроить порядок вселенной, что он может зажечь молнию в руках своего бога, что он может изменить его проекты – это значит сказать, что человек сильнее бога, что он судья воли господней, что от него зависит изменить благость господа, превратив ее в жестокость. Богословие беспрестанно разрушает одной рукой то, что строит другой. Если всякая религия построена на боге, который гневается и умиротворяется, значит она построена на очевидном противоречии.

Все религии сходятся на прославлении бесконечной мудрости и могущества божества, но, лишь